ГлавнаяРеабилитацияВосстановление участия: нарративная работа с переживаниями горя и утраты

Восстановление участия: нарративная работа с переживаниями горя и утраты

18 октября 2007, 16:36

(по книге L.Hedtke & J.Winslade. (2004). Re-Membering Lives: Conversations with the dying and the bereaved. Amityville, New York: Baywood Publishing Company.)
 
Как помочь тем, кто потерял близкого, в их горе? Смерть вовсе не обязательно должна разрывать и сводить на нет существующие между людьми отношения любви. Придерживаясь нарративной метафоры, мы можем рассказать историю о смерти очень по-разному, продуцируя отличающиеся смыслы. Помогая людям, которые умирают, или тем, у кого умер близкий человек, мы ставим себе задачу обеспечить людям контакт с нарративами, дающими максимум смысла и утешения, задающими основу для предпочитаемого переживания.
 
Смыслы, которые слова вносят в наше мышление и переживание, влияют на то, что считается ценным в семьях и взаимоотношениях; соответственно, они определяют, о чем следует скорбеть и как эта скорбь должна выражаться. С этой точки зрения, смерть не есть явление чисто биологическое, а горе – не просто «естественная реакция». Тем более их понимание не является ни универсальным, ни сугубо индивидуальным. Смыслы существующих в обществе слов, которые мы используем для описания явлений, задают специфику переживаний. Осмысление явления есть политический акт – борьба различных социальных групп за продвижение собственных интересов.
То, каким образом мы конструируем и описываем для себя смерть и горе, сильно влияет на то, как мы их переживаем. Мучительным может быть не факт смерти как таковой, но те смыслы, которые для нас с нею связаны. В таком случае, привлечение свежих способов описания, альтернативных смысловых систем и новых нарративов может привести к трансформации и обогащению опыта. Целью помогающих специалистов, работающих в этой сфере, должно быть содействие людям в том, чтобы конструировать наиболее полезные и удовлетворяющие смыслы в связи с теми личностными и социальными преобразованиями, которых требует смерть.
 
            Метафора «жизненного клуба»
 
Можно сказать, что у каждого человека есть «жизненный клуб» - объединение значимых людей, персонажей, оказывающих влияние на развитие человека, на решения, которые он принимает. Мы все рождаемся в такой клуб, и на протяжении жизни кого-то в него добавляем, а кого-то, бывает, что и вычеркиваем. Смысл жизни человека создается и располагается в этом жизненном клубе. Разные члены клуба обладают различным статусом, кто-то занимает более привилегированное положение, кто-то – менее. Некоторые люди настолько важны для нас, что мы присваиваем им пожизненный статус почетных членов нашего клуба. Однако присвоение высокого статуса человеку не означает, что он не сможет быть при определенных обстоятельствах этого статуса лишен. Люди могут поссориться, развестись, человек может предать или жестоко обойтись с нами, и тогда его статус в жизненном клубе может быть пересмотрен.
В рамках традиционных психологических подходов считается, что смерть сама по себе сводит на нет членство человека в чьем-то жизненном клубе. Именно это обычно подразумевается, когда людям говорят, что они должны «признать окончательность и необратимость смерти». Людям внушают, что они должны извлечь ресурсы, которые они вкладывали в отношения с покойным, из этих «окончившихся» отношений, и вложить эти ресурсы в другие отношения. Подобная метафора подразумевает своего рода экономику отношений (и экономию на отношениях), а также восприятие людей как своего рода акционерных компаний, в которые мы вкладываем свои богатства (предположительно – ради нашей собственной выгоды). Когда отношения перестают приносить нам большие дивиденды, нам говорят, что хорошо бы эти отношения оборвать и двигаться дальше.
С точки зрения нарративного подхода, идея о том, что со смертью любимого отношения с ним прекращаются, и его надо лишить членства в жизненном клубе, ошибочна. Она основывается на предположении о том, что человек есть в первую очередь и по преимуществу тело, и что «быть в отношениях» равнозначно тому, чтобы телесно «быть рядом». Но если хотя бы на миг задуматься об этом, становится очевидно, что даже после своей смерти любимые люди продолжают присутствовать в нашем сознании. Мы слышим отголоски их слов, рассказываем их истории, припоминаем, как они на нас повлияли. Каждый раз, когда мы говорим о них, мы переосмысляем их жизнь, мы воплощаем своей жизнью их ценности и замыслы. Иногда мы обращаемся к ним, задаем вопросы, делимся впечатлениями и воображаем, что они могли бы нам ответить. Мы можем легко представить себе, как они радуются, узнав о том хорошем, что мы совершили, или о том хорошем, что случилось с нами. Человек после смерти не исчезает, он переходит из биологической формы существования в нарративную, и его способность оказывать влияние на нашу жизнь от этого практически не ослабевает. Можно сказать, что в этой форме существования люди живы до тех пор, пока о них кто-нибудь помнит.
 
«Восстановление участия»
 
Возможно намеренное восстановление членства, восстановление участия в жизни человека тех фигур, которые имеют к ней отношение – других людей, воображаемых персонажей, воспоминаний о себе-прежнем на разных этапах жизни. То, что при этом происходит – не бледное отражение яркого прошлого, это созидание настоящего, больше в каком-то смысле похожее на «вызывание духа». Восстанавливать участие человека в нашей жизни – значит, не позволять памяти о нем проходить мимо, не затрагивая нас. Мы можем обращаться к нашим воспоминаниям о человеке, чтобы получить его совет при принятии важных решений. Мы можем оставлять для него место на семейных сборищах и/или посвящать свою жизнь реализации тех ценностей и идеалов, которые были важны для покойного.
Акт изменения статуса человека в нашем жизненном клубе имеет не только личное, но также социальное и политическое значение, он помогает нам – отдельным людям и сообществам – противостоять доминирующим дискурсам, которые навязывают нам «нормы жизни». Очень важно, что сам человек имеет право и возможность в любой момент пересмотреть списки членов своего жизненного клуба – это особенно касается тех случаев, когда кто-то так или иначе убедил нас дать ему привилегированный статус в нашем жизненном клубе, а потом злоупотребил своим положением и возможностью оказывать влияние на нашу жизнь (например, вошел в доверие и предал, убеждал, что любит, но подвергал насилию). Такого человека можно изгнать из клуба, лишить привилегий, отправить «на периферию», и сделать это можно и тогда, когда его уже нет в живых. И напротив, тот, с кем хотелось, но не совсем удалось выстроить хорошие отношения при жизни, после смерти может стать очень значимой для человека фигурой.
Противоположность «восстановлению участия» создает разрыв в социальной ткани, она отделяет людей от значимых для них отношений, в каком-то смысле – вырывает любимых из наших объятий. «Вырывание» умершего из семьи, из круга значимых для него отношений – не менее насильственный и шокирующий акт, чем расчленение человеческого тела. Когда человеку предлагают «отпустить» покойного и «двигаться дальше», это в какой-то степени является поруганием существовавших отношений. Иногда по ощущениям это все равно, что отрезать самому себе руку или ногу.
Многие распространенные практики в рамках медицины и психологии делают смерть и горе более болезненными, чем те могли бы быть. «Расчленение отношений» поддерживается социальными нормами, налагаемыми на переживание горя – иногда мы не можем открыто принять утрату, оплакать ее, потому что «так не принято». В результате близость и значимость для нас того, что было утрачено, замалчивается, и тем самым существование его отрицается.
 
Традиционная психотерапия горя
 
Задачей психотерапии людей, переживающих горе, считается помощь в достижении «нормального» уровня отстраненности (автономии, самодостаточности). В оказавшей огромное влияние на умы теории З.Фрейда горе представляется как временное отклонение от нормы, подобное болезни. Исцеление от горя происходит через «высвобождение эмоций» и отстраненность от «утраченного объекта». Успешность процесса горя измеряется в том, насколько человек возвращается к привычному образу жизни после смерти близкого. Воспоминания о любимом не поощряются и на них вешается патологизирующий ярлык «фиксации, подобной неврозу».
Такой подход к горю характерен не только для психоанализа, но даже в какой-то степени и для гуманистической психологии: переживание горя считается одинаковым во всех культурах. Длительная эмоциональная привязанность к умершему, разговоры с ним – отклонение от предписываемых в западной культуре рациональных способов совладания.
Э.Кюблер-Росс считает, что в переживании горя есть определенные стадии, которые необходимо пройти (шок, отрицание, гнев, попытки «сторговаться» с жизнью, смертью и Богом, и принятие). Идея о стадиях горя стала настолько популярной, что многие «миряне», не имеющие отношения ни к медицине, ни к психологии, оценивают успешность горевания (своего собственного и близких) в соответствии с ними. Э.Кюблер-Росс считала, что культурные различия составляют периферию «я» и так или иначе взаимодействуют с потребностями, заложенными в «человеческой природе». Иными словами, потребность говорить о смерти и горе – естественная, и если создать для этого подобающие условия, человек найдет оптимальный, здоровый путь развития. В целом она против «озабоченности воспоминаниями об умершем: она считает, что тем самым человек, потерявший близкого, не только отгораживается от живых, но и усложняет себе принятие реальности смерти человека. Иначе говоря, практики «восстановления участия» умерших в жизни живых, с точки зрения Э.Кюблер-Росс, можно «понять» и «перетерпеть», но одобрять и поддерживать их не стоит. Похоже, что с ее точки зрения человек, потерявший близкого, стоит перед выбором: изолироваться от умершего (подвергнуть отношения с ним расчленению) или изолироваться от живых. По мнению людей, работающих в нарративном подходе, такой насильственный выбор вовсе не обязателен.
Идея У.Уордена в том, что горевание – не пассивный, а активный процесс, не «время лечит», а люди на протяжении определенного времени что-то делают с переживанием утраты, как-то перерабатывают его. В этом смысле горевание в его концепции становится менее «биологически естественным» и более «социально осмысленным».
У.Уорден обозначает основные задачи скорби, которые необходимо решить тому, кто потерял близкого человека:
1)      Принять реальность утраты – принять, что человека больше нет с нами, что он больше не вернется, что воссоединение с ним невозможно, по крайней мере, в этой жизни.
2)      Проработать страдание и горе – которое, по мнению У.Уордена, будет «проявляться в различных симптомах и других формах отклоняющегося поведения».
3)      Приспособиться к обстановке, в которой умерший отсутствует.
4)      Осуществить «перемещение эмоций» с умершего на живых и двигаться дальше.
Задача консультанта при этом – не помочь человеку, потерявшему близкого, отказаться от того, что связывает его с умершим, но помочь найти подобающее место для умершего в эмоциональной жизни живых – такое место, которое придает людям сил для эффективной жизни в мире.По мнению Уордена, общей целью психотерапевтического вмешательства при утрате является помощь оставшемуся в живых в том, чтобы завершить все «неоконченные дела», которые связывают его с умершим, и сказать последнее «прости». Конкретные процедуры, соответствующие четырем задачам горевания, представляют собой:
  1. Усиление переживания реальности утраты.
  2. Проработка явных и скрытых аффективных реакций.
  3. Преодоление препятствий адаптации к жизни после утраты.
  4. Обеспечение условий для подобающего прощания с умершим и комфортного вложения сил в жизнь.
«Неоконченные дела» (unfinished business) и «вложение в жизнь» (re-investment into life) – метафоры, открыто отсылающие нас к экономической модели отношений: отношения – это сделка, и когда они перестают приносить нам выгоду, мы прекращаем вкладывать в них средства. Если же наша цель – восстанавливать и поддерживать членство человека в нашем жизненном клубе, то мы можем не торопиться завершать «неоконченные дела», а заниматься длящимися совместными делами в контексте длящихся отношений.
 
Мы не прощаемся, а вновь приветствуем
 
Когда мы любим кого-то, нам тяжело находиться в разлуке с этим человеком. Мы тоскуем и «соскучиваемся». Тоска и томление приносят утомление. Культура не предлагает нам вдохновляющих руководств по тому, как жить в разлуке. Культура не предлагает нам вариантов, как можно укреплять отношения, будучи в разлуке. Разлука воспринимается как лишение, а не как новый контекст для развития отношений. Требование «проститься» с умирающим только усугубляет описанную ситуацию. А от умирающего ожидают, что он «простится» со всем привычным ему миром. Это может приводить к лишнему, ненужному страданию. Наша жизнь в течение десятилетий была переплетена с жизнью любимого человека – друга, супруга, ребенка, родителя. «Проститься» с ними – значит как бы признать, что их вклад в нашу жизнь больше не имеет значения. Это может быть разрушительно для того, кто остается в живых, а укрепление присутствия умершего может, напротив, оказаться спасительным.
Когда человек умирает, тем, кто остается жить, приходится пересмотреть свои взаимоотношения с ним. Когда любимый человек на работе или пошел в магазин, мы не перестаем любить его оттого, что не видим его рядом. Его участие в нашем «жизненном клубе» не подвергается при этом сомнению. Если нужно, мы можем легко представить себе любимого человека и вообразить, что бы он мог сказать по тому или иному поводу. Смерть может никак не влиять на это. Люди, которых мы знаем и любим, всегда с нами, неважно, живы они или уже нет. Мы не обязаны верить, что если мы не видим человека рядом с нами, то отношения с ним заканчиваются. С глаз долой – вовсе не обязательно значит «из сердца вон». Смерть не обрывает привязанность. Она требует, чтобы мы пересмотрели форму взаимоотношений с ушедшим.
Майкл Уайт ввел метафору «снова сказать «здравствуй»» (saying hullo again) – вместо необходимости сказать «прощай», - чтобы вновь включить человека в жизнь, чтобы взаимоотношения продолжались. И это в чем-то более естественно, нежели «вычеркнуть» человека из жизни. Людям снятся умершие, люди продолжают с ними разговаривать, пишут им письма, чувствуют их присутствие рядом. Это укрепляет связь между живыми и придает им сил. Сильвермэн и Никмэн (Silverman & Nickman, 1996) опросили 125 детей в возрасте от 6 до 17 лет, у которых умер один из родителей, о том, как они продолжают поддерживать связь с умершим. Были выявлены следующие способы: 1) найти место (где мама или папа находятся сейчас – часто «на небесах»); 2) чувствовать присутствие рядом; 3) обращаться к ним (говорить с ними и/или ходить на кладбище; 4) вспоминать; 5) хранить какую-либо принадлежащую умершему вещицу.
На самом деле, чувствовать присутствие умершего рядом – статистически нормальное явление; просто в нашей культуре об этом не принято говорить, потому что есть риск показаться сумасшедшим. В других культурах это не так. Мертвые всегда присутствуют среди живых в сообществе маори, и, здороваясь, приветствовать нужно не только живых, но и мертвых.
Пока мы взаимодействуем с человеком, мы интериоризируем его голос и продолжаем беседовать с ним даже тогда, когда его нет рядом. Эти диалоги направляют нашу жизнь и решения, которые мы принимаем. Мы как бы носим с собой всех значимых для нас людей. Нарративный подход позволяет нам обретать доступ к дарам внутренних диалогов – особенно тогда, когда смерть (и предписания доминирующей культуры) угрожают превратить нашу беседу в монолог.
Мы продолжаем узнавать присутствие умерших в повседневных мелочах. Истории о том, каким образом мы остаемся в контакте с умершими, приносят нам утешение и чувство осмысленности жизни. Другие люди могут помочь нам в этом. Если нам везет, у нас есть возможность обсудить с умирающим человеком, как он хотел бы, чтобы его помнили. Но часто бывает так, что люди умирают внезапно, или находятся перед смертью не в том состоянии, чтобы обсуждать что бы то ни было. Но, как правило, близкие хорошо помнят, что для умершего было важно и ценно. Поддержать присутствие умершего в нашей жизни можно сразу, не дожидаясь окончания того или иного срока траура.
 
Сложные аспекты горя и утраты
 
В любых значимых отношениях есть и хорошее, и плохое. Практически не бывает значимых отношений, плохих на 100%. Л.Хедтке и Дж.Уинслэйд предлагают два пути переоценки статуса членства человека, с которым связано много негативных чувств.
1)                 Исследовать многомерность этих отношений, вспомнить о том, что жизнь полиисторична и всегда есть опыт, не включенный в истории. Если его не высветить специально, не встроить в разговор, они будут забыты. У разных историй – разные последствия. Интересно бывает отметить, что происходит с проблемной историей, когда мы обращаем внимание на другие. Мы не стремимся аннулировать, вычеркнуть историю о том, что в отношениях было плохого, мы хотим посмотреть, какие еще измерения могут открыться. Человек может выбрать, каким историям присвоить привилегированное положение. Ни одна из них не более истинна, чем другая. Разные истории могут сосуществовать – постмодернистская позиция дает гораздо более высокую толерантность к противоречиям.
2)                 Иногда поддерживать привилегированный статус ушедшего – значит, причинять реальный вред живым. Например, если этот человек совершал насилие над близкими. Тогда re-membering может быть направлен на снижение статуса человека в жизненном клубе. В таком случае акцент в разговоре ставится на то, каким образом тот, кто остается жить, справлялся и выживал в таких сложных отношениях, чему он при этом научился, что стал ценить в жизни? Следует также задавать вопросы о том, кто помогал человеку и поддерживал его на этом пути выживания. Членство в жизненном клубе, обусловленное кровным родством, не означает привилегированную позицию «на веки вечные». В некоторых психотерапевтических подходах считается, что это так, однако люди, работающие в нарративном подходе, полагают, что членство является результатом социального конструирования. Если некто нарушает устав клуба, он вполне может быть изгнан или по крайней мере перемещен на периферию и лишен полномочий. Смерть помогает пересмотреть статус человека, в частности, если именно она прекращает насилие.
 
Достаточно часто, когда человек умирает, его близкие испытывают облегчение – особенно если смерть наступила после долгой болезни и/или была мучительной. Облегчение наступает оттого, что любимый человек больше не мучается; оттого, что больше не надо ухаживать за тяжелобольным; оттого, что затянутая история умирания, наконец, завершилась, и пр. Люди, однако, часто считают, что облегчение – неправильное, неприемлемое чувство в такой ситуации, и начинают себя обвинять.
С точки зрения конструкционизма, мы не считаем такие чувства, как облегчение, выражением «истины» о человеке или взаимоотношениях Эти чувства – компоненты одной из возможных историй. Одновременно с историей об облегчении могут сосуществовать истории о других чувствах, и достигать их «интеграции» вовсе не обязательно.
 
Практики re-membering могут быть очень политически осознанными, когда человек умирает по причине, связанной с социальной маргинализацией. Людей, умерших от СПИДа, часто осуждают и после смерти – якобы «и поделом, не надо было… (заниматься сексом с кем попало, употреблять инъекционные наркотики и т.п.)». Родственники часто лишают больных СПИДом членства в своих жизненных клубах. Те же, кто хочет и помнить и чтить близких, погибших от СПИДа, часто не могут найти для этого социально санкционированные места. Люди изобретают разные способы, начиная, опять же, с лоскутных одеял, заканчивая работой с группами внешних свидетелей (Уайт, 2006-2007).
 
Когда человек совершает самоубийство, часто есть искушение сказать про него, что он «не справился», «потерпел поражение» и пр. Трагический нарратив может подчинить себе память людей настолько, что другие события в жизни умершего начинают интерпретироваться как нечто, что привело к самоубийству. Многие другие сюжеты в жизни человека тем самым обесцениваются. Но это не обязательно должно происходить именно так. Тем не менее, осмыслить самоубийство близкого человека всегда непросто. Необходимо делать это таким образом, чтобы сохранить понимающее, уважительно отношение к умершему. В этом может очень помочь психолог или психотерапевт. Причина смерти не должна становиться важнее того, за что мы ценим любимого человека.
 
Нарративы и духовность
 
Многие люди, осмысляя смерть, прибегают к тем или иным духовным учениям о трансценденции – о том, что есть загробная жизнь, реинкарнация, контакт с духами предков и пр. Бог для многих является весьма влиятельным членом жизненного клуба. Некоторые люди считают, что со смертью все заканчивается. Люди придерживаются тех или иных убеждений как в силу личных предпочтений, так и в силу принадлежности к определенной культуре. При рассмотрении переживания горя и утраты важно не упускать эти убеждения из вида. Модернистская психология, как правило, игнорирует духовное измерение человеческой жизни, обозначая его, в лучшем случае, как «особую форму когниций». Постмодернистская точка зрения предлагает нам рассматривать саму науку как нечто ценностно-нагруженное, имеющее духовные следствия, вместо того, чтобы конструировать истину как существующую отдельно от религиозных или духовных верований.
Столкновение со смертью – собственной или близкого человека – часто создает переживания трансценденции, выхода за пределы реального и наблюдаемого. Люди начинают воспринимать себя как часть чего-то большего, чем они сами.
Духовные верования и практики не всегда лежат в пределах организованной религии. Принадлежность человека, например, к христианству или иудаизму, не препятствует тому, чтобы в глубине души верить, скажем, в реинкарнацию. С конструкционистской точки зрения нас больше интересуют уникальные процессы смыслопорождения, нежели соответствие догме. Духовность реализуется в самых различных формах. Гибкость и текучесть нарратива как формы осмысления позволяет признать и включить в жизнь разные аспекты духовного измерения.
Разговоры с умирающими должны включать в себя те метафоры и истории, которые люди используют для конструирования предельных смыслов. В разговоры, направленные на re-membering, должно быть включено обсуждение того, что, по мнению людей, происходит после жизни. Это может прояснить для тех, кто остается жить, где им искать ушедшего – на небесах, в окружающем мире и пр.
Нет необходимость доказывать существование загробной жизни для того, чтобы признать, что люди продолжают присутствовать и влиять на нашу жизнь через истории даже после смерти. Чтобы создать поддерживающую, утешительную историю о смерти, вовсе не обязательно верить в загробную жизнь. Чтобы помочь человеку создать такую историю, вовсе не обязательно разделять его верования. Верования служат для нас указателем того, в каком направлении может развиваться re-membering, они в равной степени полезны для создания историй.
Если у членов семьи разные верования, может оказаться так, что в повседневной жизни им удавалось избежать обсуждения разногласий. Но когда приближается смерть, различие религиозных убеждений может стать источником непонимания. Здесь может быть очень важна помощь психолога или социального работника – чтобы навести мосты и сохранить членство умирающего в жизненных клубах его близких.
 
Заключение
 
Общепринятые подходы к гореванию побуждают людей сосредотачиваться на том, что утрачено, а не на том, что сохраняется. Эти подходы основываются на «реалистическом» представлении о том, что в конце концов мы утрачиваем все отношения, привязанности и вообще все, что является нашей собственностью. Однако это представление тоже можно оспорить. В нем основная метафора взаимоотношений с миром – это обладание. Мы можем занять точку зрения, с которой отдельный индивид не будет располагаться «в центре». С этой точки зрения сообщества, к которым мы принадлежим, дорогие нашему сердцу проекты, сеть взаимоотношений, в которых мы участвуем, с нашей смертью не исчезнет, а будет продолжаться. Другие подхватят наш вклад и передадут его дальше. Смерть, таким образом, не является финалом; она – переходный момент, трансформация. С этой точки зрения, мы не обладаем взаимоотношениями, ролями, проектами и вещами. Они посещают нашу жизнь (или мы посещаем их жизнь), как гости – в какой-то момент приходят, а потом в какой-то момент уходят. И расставание тогда обретает иной смысл.
Если акцентировать только «реалистические» представления об утрате, зачастую оказывается проигнорированным то, что со смертью не исчезает. Нас приглашают занять позицию, где мы отрезаны от воспоминаний о любимом человеке. Люди спрашивают, была ли у нас возможность «проститься», «завершить незавершенные дела». Нам говорят, что сейчас нормально грустить, печалиться и скорбеть, но со временем это пройдет. Одновременно с этим нас могут побуждать переживать утрату как можно более интенсивно, чтобы дойти до какого-то предела, после которого станет легче. Если нам не повезло и мы получаем такую психотерапевтическую «помощь», где нас постоянно заставляют сосредотачиваться на болезненных аспектах смерти, уровень страдания может повыситься. Л.Хедтке и Дж.Уинслэйд не считают это правильным. Сосредоточение на утрате дает в результате одностороннее, «однобокое описание». Страдание, конечно, имеет место, но лучше постараться хотя бы уравновесить его обсуждением того, каким образом отношения продолжаются. Разговоры об этом дают больше утешения, нежели разговоры об утрате. Мы хотим подчеркнуть те аспекты происшедшего, которые связаны с переживаниями гордости, любви, мужества и силы в сложных обстоятельствах.
Смерть близкого человека, когда она переживается определенным образом, может приводить к позитивным исходам, к развитию тех, кто остается жить (к посттравматическому росту). Люди начинают больше ценить жизнь, у них становятся теплее и ближе взаимоотношения, развивается терпение и сила личности. Они испытывают облегчение от того, что любимый человек больше не мучается, и сами меньше боятся смерти.