Павел Гусев: Владимир Васильевич, Генпрокуратура сейчас является таким суперведомством, которое отвечает буквально за все, что происходит в стране: от срыва отопительного сезона до терроризма и дела ЮКОСа. До всего доходят руки? Насколько, как вы считаете, Генпрокуратура должна всем этим заниматься?
    Владимир Устинов: Павел Николаевич, сейчас, к сожалению, мы переживаем непростой период. Но сказать, что прокуратура сегодня работает как никогда, было бы неправильно. Просто прокуратура востребована и со стороны населения, и со стороны госорганов во многом всвязи с тем, что институты власти, которые были 70 лет в нашем государстве, отмерли, а новые еще недостаточно укрепились.
     Вот вы перечисляли: зарплата, коммунальные услуги... Я могу перечислять еще очень много. Это и экология, и военные... К нам за год поступает порядка трех миллионов обращений. Это огромное количество для нашего, по сути, небольшого ведомства. Может, и не прокурорское дело трубу прокладывать или вентиль открывать, но методами прокурорского реагирования, представлениями, вплоть до возбуждения уголовных дел, мы побуждаем представителей исполнительной власти выполнять свои функции. Ну и конечно, на наших плечах лежит контроль и надзор за расходованием бюджетных средств.
     — Отсюда вытекает следующий вопрос: как вы считаете, современная законодательная база соответствует сегодняшним задачам — тем, что вы обозначили?
     — Я думаю, что в целом институт законодательства в нашей стране очень развит. У нас много юристов международного класса. Дефицит законодательной базы сегодня не настолько большой, нежели дефицит исполнения этих законов. Часто мы слышим, что у нас не хватает того или иного закона, поэтому у нас пробуксовывает та или иная работа. Я с этим не согласен. Проблема в том, что мы не хотим исполнять законы. Да и не может быть универсального закона.
     Я однажды слышал по радио, как один из депутатов Госдумы сказал, что, мол, вот мы сейчас принимаем закон (конкретно назвал), который даст возможность полностью решить такую-то проблему. Я про себя посмеялся. Нельзя прописать такой закон, который раз и навсегда решил бы ту или иную проблему. Например, во Франции действует гражданский кодекс, который принимался еще при Наполеоне. Там, естественно, не прописаны те действия, которые сегодня происходят в жизни. Но он является основой, потому что люди подходят к закону по-другому, там все-таки больше развита правовая культура. А в России уважения к закону, к сожалению, мало.
     — Следующий вопрос, на мой взгляд, больше относится к периферии. Не используют ли прокурорский надзор зачастую для решения каких-то экономических и финансовых споров, особенно при переделе того или иного капитала в частные руки?
     — Павел Николаевич, я бы так не делил: это Москва, это периферия. Эта проблема существует везде. И зачастую вовлечение прокуратуры в рассмотрение так называемых хозяйственных споров инициируется со стороны представителей законодательной власти. Когда депутаты присылают нам запросы конкретно по определенным спорам, не выполнять эти депутатские запросы мы не можем, и иногда складывается впечатление, что мы выступаем на чьей-то одной стороне. Но это не так. Я не отвергаю факты, что где-то у нас имеются случаи и умышленного вмешательства со стороны работников прокуратуры в рассмотрение этих споров, с этими фактами мы боремся, и тут не может быть никаких компромиссов. К сожалению, это болезнь нашего общества, и она распространена не только на прокурорские органы...
     — Отталкиваясь от начала нашей беседы, хочу задать вопрос: какая все-таки из перечисленных проблем сейчас представляет наибольшую угрозу для государства?
     — Я считаю, для нашего государства самое опасное — отсутствие духовности. Можно решить какую-то одну проблему — сразу же появится другая. Для того, чтобы люди, в частности, не совершали преступлений, они должны думать не только и не столько об ответственности. Основное — чтобы человек осознанно знал для себя: вот граница, дальше которой я не могу переступить. Это с философской точки зрения. Если говорить о конкретных формах, то я сегодня думаю, что основная проблема нашего государства — это борьба с терроризмом.
     — Если касаться монетизации льгот... В основе — правильность идей, на практике — неправильные действия чиновников. Вы имеете право вмешиваться? Ведь для обывателя ситуация складывается как коллективизация в 1929—1931 годах. Всех поголовно... Можно же было все как-то поэтапно делать?
     — Что касается прокуратуры в этом вопросе, я прямо потребовал, чтобы прокуроры встали на защиту населения. И если где-то не исполняется закон и от этого страдают люди, то прокуратура должна принимать меры.
     Но прокуратура не должна быть орудием подавления тех справедливых требований, с которыми выступают люди. Это в прикладном плане. А вот в основе здесь должна быть плановая подготовка, проверенная, выверенная. Здесь не должно быть обмана общества. Конечно, в одночасье не решить эту проблему. Но ее нужно решать честно.
     Слово “льготы”, которое вошло в наше сознание, должно постепенно уходить. Льготы — это фактически заработанные человеком возможности получить блага. Я, например, сторонник той теории, что все льготы и все различные фонды и бюджетные отчисления должны быть собраны в Единый пенсионный фонд. И размер пенсии должен быть четко установлен для каждого человека. Вот уходит, например, Иванов на пенсию, и с учетом его трудового участия ему назначается, например, пенсия в 20 тысяч рублей, а Петрову, например, в 15 тысяч. С учетом, конечно, возможностей государства. И это надо не просто провозгласить — это должны обсудить все граждане России. То ли в форме референдума, то ли в форме другого обсуждения.
     — А “наверху” даже не знают, какое у нас количество льготников. Зурабов признал, что у них там были разногласия...
     — Это все-таки технические вопросы, и их можно решить. А в принципе люди должны понять, что это не льгота, а заработанная трудом возможность использовать материальные блага. То ли ратным трудом на войне, то ли добросовестным трудом в мирное время. Они должны понять, что не бывает бесплатного проезда. Если есть проезд, то значит, за него кто-то платит. За медицинское обслуживание кто-то платит. Поэтому я думаю, что было бы честнее вот так людям разъяснить.
     К тому же это исключает возможность корыстных злоупотреблений. Если нет денег на общественный транспорт, значит, нельзя оттуда украсть. Но при этом должна четко работать антимонопольная система. Чтобы на этой волне ни в коем случае не взвинтились цены. Антимонопольные органы должны четко следить, где реальная цена, а где нереальная. Споры по цене горючего это подтверждают. Ведь действительно, почему у нас сегодня в стране цена на бензин выше, чем в Германии? Хотя никто публично вслух не сказал: какова цена в Германии, какова в России. На митингах говорят, что цена в Германии ниже, чем у нас, но я что-то не верю, чтобы там бензин был дешевле, чем у нас.
     — У них бензин стоит в районе 1 евро.
     — Значит, нужно сказать, что вас обманывают, в Германии дороже. Правительство, я считаю, и в Думе отчитывалось не за идею, а за ту нерасторопность, которую они проявили.
     — На Всероссийском съезде судей председатель Верховного суда говорил о коррупции в судейском корпусе. Что вы по этому поводу думаете? Вот пример из нашего недавнего прошлого по делу Холодова. Суд вынес определение, в котором было 400 с лишним абсолютных несоответствий. То есть на пленке записано “да”, а в определении суда написано “нет”. И судья это подписывает. И ему за это — ничего...
     — Павел Николаевич, я бы пример Холодова сейчас не стал обсуждать. Сейчас, вы знаете, представлены документы в вышестоящий суд для рассмотрения этого вопроса. 10 марта назначены слушания. Мы дождемся решения. Вообще, я глубоко убежден, что судебные вердикты следует уважать. Этого же я требую от своих подчиненных. Если прокурор не согласен, он должен оспорить решение. Но само решение по сути — это закон. Приговор — это вершина правосудия.
     Что касается вопросов коррупции в суде, я не буду анализировать, а просто приведу цифры, а вы уж судите сами. В прошлом году Генеральный прокурор обращался в суды субъектов Федерации с представлением о даче заключения о наличии признаков преступлений в действиях судей в 25 случаях. Мало, много, но больше не было. В 21 случае заключения были даны, по двум отказано. Другие находятся в стадии рассмотрения. Затем по результатам вот этих действий мы обращаемся с представлением о даче согласия на возбуждение уголовного дела. И таких случаев у нас было 17 в прошлом году. Процедура длительная, но вот сколько есть, столько есть.
     — На этом же совещании, президент Путин бросил интересную фразу: власть все еще зависит от олигархических группировок. Вот в этом направлении как Генпрокуратура работает? Мы знаем, например, как в прошлом олигархи использовали свое влияние и покупали депутатов, покупали СМИ...
     — Это вопрос философский. Смотря что имелось в виду. Если президент имел в виду оплату налогов олигархами и их предприятиями, то это одна сторона. Такая зависимость есть. Если общество и власть зависят от того, что в руках этих людей находятся СМИ, то да, мы находимся под их властью. Если же мы говорим о коррупционных связях, конечно, они есть, ни у кого сомнения в этом нет. И мы не должны сейчас убеждать общество, что не происходит подкупа должностных лиц. Да, он есть, есть конкретные уголовные дела, которые мы расследуем, есть приговоры. Я думаю, что президент абсолютно правильно поставил этот вопрос.
     Что же касается прокуратуры, то, как часть общества, мы находимся под любым воздействием, в том числе и олигархов. Другое дело, насколько мы находимся в их услужении. Тут я могу сказать однозначно — в условиях Генпрокуратуры, центрального аппарата мы эти вопросы уже давно исключили. На местах это еще встречается. Если такие факты становятся известны, мы их проверяем. Если грубо, я бы сказал так: воротилы бизнеса Генпрокуратурой не управляют.
     — На сегодняшний день насколько актуальны для Генпрокуратуры вопросы зарплаты и в целом обеспечения оборудованием?
     — Всегда будет казаться: нам бы еще то или то, и вот тогда... Мы сегодня не обделены вниманием государства в том плане, что своевременно получаем зарплату. Размер зарплаты соответствует тем средним чиновничьим окладам и зарплатам, которые есть в стране. Есть хорошая русская пословица: надо по одежке протягивать ножки. Если у государства есть возможность, я думаю, оно никогда не обидит ни прокурора, ни следователя, ни судью, ни врача. Но я в этом вопросе смотрю немножко шире. Сегодня увеличение зарплаты должно быть обусловлено поднятием производительности, развитием экономики... Механическое увеличение зарплаты — это инфляционный процесс, не более того.
     Что касается в связи с этим текучести кадров, то я вам скажу, что провала в кадровой политике, подготовке и переподготовке кадров у нас нет. Не буду хвастаться, но я думаю, мы находимся в лучших условиях, чем другие. Во многих регионах к нам на работу люди принимаются на конкурсной основе. Я вот в университете Санкт-Петербурга читал лекцию. Ко мне много студентов подошло, молодые ребята, и изъявляли желание пойти в прокуратуру. И это просто замечательно. Я думаю, что будущее у нас есть.
     — Вопрос, который постоянно выносится на дискуссии: нужны ли нам военные суды, военная прокуратура? Почему тогда не сделать, к примеру, сельхозсуды?
     — Военные прокуратуры и военные суды нужны. Не стоит здесь делать аналогию с сельхозсудами. Это совершенно другое. Военные суды и военная юстиция в целом, как и военная прокуратура, создаются для обороноспособности нашей страны. А любая армия — это подготовка к ведению каких-то определенных боевых действий. И наличие военной юстиции — это как раз свидетельство возможности в самые ответственные минуты заниматься этими вопросами. Ведь ни у кого не возникает вопрос: а нужна ли нам, например, военная медицина? Она составляющая часть обороноспособности страны. Возьмите международный опыт. В США, например, кроме судов и военных прокуратур существует даже военная полиция. Но вы же неспроста задали этот вопрос? Вы его рассматриваете в разрезе: не подвергается ли прокуратура и военные суды давлению со стороны руководства Вооруженных сил.
     — Да.
     — Я считаю, что военные суды не подвержены тому давлению, которое на них могут оказывать представители Минобороны. Я вам скажу, что и министр обороны к этому относится, я бы сказал, очень осторожно. Он ни в коем случае не позволял себе никогда, по крайней мере за те годы, пока я его знаю, какое-то вмешательство...
     — Потому что он не военный. А вот Грачев позволял себе, и это общеизвестные факты. А Иванов просто не военный человек, и у него мышление, как у гражданских.
     — Может быть. Но когда я возглавлял расследование дела по гибели подлодки “Курск”, там не было никаких вариантов давления на следственные подразделения или на экспертов. Я на личном примере убедился, что сегодняшнее руководство Минобороны даже в какой-то степени считает правильным показать реальную картину, что у нас происходит в Вооруженных силах. Никакой лакировки нет.
     — Как вы считаете, как юрист, как генпрокурор, как человек: надо ли ужесточать законы, в частности, по сложным уголовным делам, по убийствам, по терроризму?..
     — Я за то, чтобы не допускать этих преступлений. Это именно то, о чем я вам говорил: воспитание духовности было бы преградой, которая не давала бы людям совершать все это. Но если уже преступление совершено, то, конечно, должна наступить неотвратимость наказания, и элемент тяжести наказания должен соответствовать тяжести самого преступления. Хотя законы многих демократических стран позволяют давать и по 100—200 лет лишения свободы.
     — А в вопросах самообороны — может, в наших условиях все-таки нужно разрешить людям иметь оружие в домашних условиях или на даче где-то, как в других странах? В той же Европе, в США.
     — В силу того, что мы с вами охотники, мы прекрасно видим, что наличие оружия в руках нормальных законопослушных людей ни в коем случае не говорит об их опасности. Вот если оружие попадает в недобросовестные руки и незаконно, тогда беда. Но психологически, если человек хочет чувствовать наличие оружия как форму защиты, я считаю, что здесь ничего плохого нет. Но к этому вопросу надо подходить очень скрупулезно. Потому что я знаю мнение Министерства внутренних дел, они говорят: нет. Они видят, как каждый день используется оружие и что оно приносит. И с ними не согласиться нельзя.
     — Сейчас вступил в силу президентский указ, в котором изменена система выборов, назначения глав администрации. Это снизит коррупцию?
     — Об этом я как-то не думал. Закон вступил в силу, посмотрим, как он будет действовать. Принцип избираемости глав субъектов Федерации законодательными собраниями — это тоже форма проявления демократии. Но как она будет на практике действовать, это время покажет.
     — По вашим словам, в прошлом году было выявлено 39 тысяч преступлений, связанных с коррупцией. Это много или мало? Это же одно из червивых мест, которые разъедают страну.
     — Я бы здесь все-таки немножко разделил: коррупционность — это действия чиновников. А мы должны рассматривать в целом, каково состояние нашего общества. Ведь не все же общество состоит из чиновников. Если каждый себе вовнутрь заглянет и спросит себя не о взятках и не о воровстве, а так — получал ли я материальные блага, те, которые не заработал? Пусть каждый сам себе ответит.
     Интересный факт. До революции основной газетой для коммерсантов была “Биржевые новости”, и у них лозунг был такой: “Прибыль — превыше всего. Честь — превыше прибыли”. И коммерсанты старались следовать этому лозунгу.
     Надо людей с яслей воспитывать, и в детском саду, и в школе, и в театре, и в церкви — вот основная дорога. Вы спросили: 39 тысяч — это много или мало? Это отражает ту реальность, которая есть, и те возможности правоохранительных органов, которые используются.
     — Закон един для всех. Давайте возьмем Чечню или Дагестан. Мы с вами знаем, что там, так скажем, есть незаконная охрана Кадырова-младшего с автоматами, с гранатометами... Какова здесь ваша позиция? Вы же должны, с одной стороны, блюсти закон, требовать его исполнения. С другой стороны, вы понимаете, что, если сейчас туда влезете, ничего хорошего не будет.
     — Я вопрос понял. Для меня это не вопрос, это аксиома для выполнения закона. Вы назвали: армия Кадырова. На самом деле — это представители Министерства внутренних дел, которые реально находятся на службе в МВД и, соответственно, имеют и обмундирование, и вооружение по тем нормам, которые существуют в нашей стране. Поэтому говорить о том, что это незаконные вооруженные формирования, созданные для совершения преступлений, я бы не стал. Есть такая точка зрения, но давайте мы все-таки больше будем располагать фактами. А факты свидетельствуют о следующем: в Чеченской Республике преступность все-таки снижается. В прошлом году там зарегистрировано в общей сложности 5599 преступлений. Это на 22 процента меньше, чем в 2003 году. Вполовину стало меньше убийств (357), на 61 процент снизилось число похищений людей (218). Конечно, не все так хорошо. Мошенничеств, наоборот, стало больше почти в 2 раза (927) и, кстати, стало больше преступлений, связанных с посягательством на жизнь сотрудников правоохранительных органов...
     — Ну хорошо. А как все-таки соблюдаются там законы? Они борются с террористами очень активно, а это защита всей России, в том числе и меня, и вас. Это мудрое решение — передать борьбу с террористами от одних бандитов другим: российских солдат меньше погибает, а они друг друга режут потихоньку.
     — Я с вами не согласен. Я просто пример приведу. Моя убежденность основана на историческом факте. В позапрошлом веке войну на Кавказе выиграли путем пленения Шамиля не потому, что очень хорошо воевали и Россия такая сильная. Основной фактор прекращения войны заключался в том, что Шамиля перестали поддерживать тейпы Дагестана и Чечни. Они перестали давать ему воинов, перестали давать убежища. И вот после этого Шамиль был пленен.
     Противостояние не кончится путем самоистребления, как вы говорите. Оно закончится, только когда жители Чечни увидят его бессмысленность. Вообще тейповское мышление — это целая наука. Тут можно много спорить и доказывать. Например, самые отпетые террористы очень ранимые в плане ответственности перед своим родом, перед своим тейпом. Неспроста они совершают террористические акты с закрытыми лицами. Они понимают свою обреченность, но закрытие лица — это свидетельство того, что они оберегают в первую очередь честь своего тейпа и рода.
     Многие обсуждают проблему, которая была мной озвучена в Думе по так называемому контрзахвату заложников. Я пользуюсь случаем и хочу через вашу газету разъяснить ситуацию. Чтобы люди правильно поняли: никакого экстремизма здесь нет. Речь идет об участии родственников со стороны захватчиков в освобождении заложников. Это есть во всех учебниках по борьбе с терроризмом. Этим пользуется весь мир, кстати. В частности, Турция. Когда, помните, судно “Аврасия” было захвачено? Турецкие власти тут же доставили на берег родственников захватчиков. И судно было освобождено. Поэтому никто не говорит о том, что этих родственников надо привлекать к ответственности. Или какие-то расправы над ними устраивать. Но использовать их в освобождении заложников — это обязательно. Надо использовать все силы, чтобы освободить людей.
     Ведь у нас есть ответственность государства перед гражданами. Но у нас должна быть и ответственность гражданина перед своим обществом, перед своим государством. И если тейп или род воспитал такого террориста, почему он не может нести моральную ответственность? А ведь в представлении людей, особенно с кавказским менталитетом, это очень важный фактор. Я предлагаю обсудить это. И если есть какие-то приемлемые законодательные формы, принять их было бы неплохо. Здесь никаких других мыслей у меня при обсуждении этого вопроса нет. Но почему-то многие раструбили таким образом, что у нас получился не генеральный прокурор, а страшный экстремист.
     — Как вы оцениваете ситуацию с вопросами экстрадиции? Это больной вопрос для общества. Здесь все неудачи приписывают только Генпрокуратуре.
     — Это абсолютно неправильно. Здесь много нюансов: двойные стандарты, политика, расхождение в законодательстве. Но есть и цифры. Например, в 2003 году было направлено 272 ходатайства о выдаче, а в прошлом году — 328. Удовлетворено 163, дальнее зарубежье — 29. Но мы выдаем столько же в процентном выражении, сколько и сами получаем. Например, наш закон запрещает выдачу российских граждан. Поэтому мы не удовлетворяем такие просьбы. Многие государства имеют такое же законодательство, и они нам отказывают.
     Такое отношение не только к России. У меня была встреча с французским главным судьей по борьбе с терроризмом Жан Луи Брутьером. Так вот он мне жаловался на то, что они из Англии в течение уже десяти лет не могут выпросить одного бандита. И при этом он мне сказал одну интересую фразу: “Ну хорошо, если бы отказали, а то десять лет ни ответа ни привета”.
     Яркий пример по Закаеву можно две тысячи раз приводить. Ну какие еще доказательства виновности надо, если мы привезли человека, которому Закаев отстрелил пальцы? Этот человек показывает: вот он отстрелил мне пальцы. Представили судебно-медицинские заключения. А нам говорят: мало. Какие-то там свои интересы...
     — Вы написали книгу о подлодке “Курск”. Возможно ли появление еще каких-то книг по острым наболевшим вопросам, может быть, по Беслану?
     — Я бы не хотел больше писать книг. Каждая моя книга — это свидетельство чрезвычайных событий. Первая была в целом о борьбе с терроризмом, и в основе ее моя работа в должности заместителя генерального прокурора на Северном Кавказе. Вторая — о рассмотрении в суде дела Радуева и его приспешников. Следующим был “Курск”. Я бы не хотел больше продолжать. Вы обратите внимание, книга “Правда о “Курске” была написана спустя несколько лет после трагических событий. Когда немножко зарубцевались раны, хотя они никогда не зарубцуются. Книга прежде всего посвящена подвигу российского матроса. В ней много фактов, документов, материалов следствия. Ценность этих фактов в том, что выводы следствия прошли судебный вердикт, и суд снял многие вопросы.
     — В Дагестане на процессе по делу Салмана Радуева вы поддерживали обвинение. Это несколько неординарно для нашей страны. Хотя я считаю, что это нормально...
     — Здесь существует несколько аспектов. Во-первых, я прокурор, и это моя работа — поддерживать обвинение в суде. И своим примером я должен побудить подчиненных более активно участвовать в судах. Во-вторых, нельзя обойти стороной тяжесть содеянного преступления. В-третьих, я в свое время был заместителем прокурора по Северному Кавказу и для меня все эти проблемы близки. И у меня было такое внутреннее состояние — своим участием в этом процессе как будто отдать дань погибшим.
     — А как вы относитесь к идее создать единое бюро расследований на манер американского ФБР?
     — Начнем с того, что в Америке ФБР расследует небольшое количество дел — всего 15—20%. Основной груз расследований лежит на местах, в штатах. А у нас расследованием основной массы дел занимаются прокуратура и МВД. Я считаю, что необходимо просто заставить следователей хорошо делать то, что они должны. Могу сказать, что хорошо работают следственные органы ФСБ, а вот в МВД сейчас очень много проблем. Заставить работать, научить, помочь — вот сейчас основная задача. А если собрать все яйца в одну корзину... Ломать легче всего, и я бы не стал сегодня этого делать.
     — Скажите, пожалуйста, по конкретному уголовному делу — убийству Пола Хлебникова — можно считать, что оно раскрыто?
     — Вы знаете, очень хочется ответить “да”. Но пока — нет. Сейчас ждем экстрадиции фигурантов по делу из Белоруссии. Брат Хлебникова мне часто звонит, мы обмениваемся информацией, и я его держу в курсе...
     — А по убийству Листьева почему такой тупик?
     — К сожалению, не все преступления раскрываются. Они должны раскрываться по горячим следам... Я знаю, что следователи работают, и работают они добросовестно, но сказать, раскроют это дело или не раскроют, я не могу.
     — А что с делом Тимошенко?
     — Оно будет расследоваться в установленном российским законодательством порядке.
     — Владимир Васильевич, в народе образ генпрокурора устойчиво ассоциируется с этакой махиной, которая решает все вопросы. Кажется, что у вас и увлечений-то никаких быть не может...
     — Увлечения, конечно, есть, как у любого нормального человека. Вот вы, Павел Николаевич, известный охотник. Я тоже охоту люблю, утиную. Времени только нет на отдых. Я отдыхаю, когда удается отключиться, а это удается не всегда. Вот, бывает, стоишь на охоте, утка летит... А в голове совсем другое. Спохватился, а поздно, она уже пролетела. Так что надо уметь отключаться, а то и отдых — не отдых.
     — А говорят, надо охоту запретить...
     — Совершенно с этим не согласен. Безусловно, должны быть границы, определенные правила. Но если у человека есть такая тяга внутри, на генетическом уровне, думаю, ничего здесь страшного нет. Я — за развитие охоты.
     — Интересно, а вы детективы читаете?
     — Конан Дойла я знаю всего. А вот современные детективы мне что-то не очень нравятся. Когда они только появились, читал в охоточку, а сейчас их столько, что глаза разбегаются, и почему-то пропало желание их читать. Вот классику я читаю с удовольствием, но для классики нужно определенное настроение. Необходимо, если так можно сказать, именно эту книжку именно в этот момент прочесть...
     — А с чего начинал генпрокурор? Вы свои первые уголовные дела помните?
     — Конечно. Я очень хорошо помню свое самое первое дело, когда еще был следователем-стажером. Это было в 1977 году в Брянской области. Мы расследовали кражу из магазина. Такая была серьезная кража: велосипеды украли, радиоприемники... Быстро раскрыли, по горячим следам. Задержали пятерых подростков, они все признали...
     — Почему вы против проведения конкурса песни среди заключенных “Калина красная”?
     — Да я вовсе не против этого конкурса. Пусть поют, пляшут... Я же говорил совсем о другом, а везде растиражировали так, как будто я против того, что заключенным нужна культурная жизнь. Но ведь это только одна составляющая. А другая — это то, что у нас места лишения свободы старые, обветшавшие. До того, что в окнах стекол нет! Я и хочу обратить внимание на то, что в первую очередь надо совсем другие вопросы решать, более насущные, а пение и пляски — это уже во вторую очередь... А так получается, что там, где не надо, у них очень много энергии, а где надо — их не найдешь. Ну и, конечно же, я против того, чтобы пропагандировать эту субкультуру в обществе, особенно среди молодежи. И считаю, что такие конкурсы должны быть, но только внутри подразделений ГУИН, а не по телевидению, да еще с заявлениями, что победивших освобождают условно-досрочно.
     — Есть такое устойчивое выражение “тайна следствия”. На ваш взгляд, какая степень информированности о следствии должна быть у общества?
     — Я считаю, что все должно быть максимально открыто. Например, по Беслану я просто приказал своим сотрудникам выдавать всю, буквально всю информацию. И вы же видите, мы действительно информируем общественность о каждом своем шаге...
     — Да, по Беслану действительно информации много...
     — Нам нельзя ничего скрывать. Конечно, кроме тех дел, где речь идет о гостайне. По “Курску”, вспомните, мы тоже были максимально открыты. Я сам неоднократно собирал пресс-конференции. Мы понимаем, что по таким делам нельзя не информировать людей, им необходимо знать всю правду.

Павел Гусев, Московский комсомолец