Что страшнее: потерять $1 млн или свободу? У Алексея Козлова сомнений не было. В прошлом году миллионер из штата Вашингтон по доброй воле покинул свой дом и отправился мотать срок в российской колонии. Дело было так. В 2001 г. бизнесмена задержали в Москве по обвинению в незаконном вылове 2000 т краба. По версии обвинения, Козлов руководил судами-браконьерами по спутниковому телефону из Америки. Улов прямо в море отгружался на указанные им траулеры, а реализовывалась продукция в США и Японии. Следствие оценило ущерб в $32 млн.

В прошлом году городской суд Петропавловска-Камчатского дал фигуранту крупнейшего на Камчатке “крабового дела” семь лет. Первый год производства по делу Козлов провел в следственном изоляторе (СИЗО), а потом был отпущен под залог $1 млн. Рекордная для России сумма: экс-президента “Сибура” Якова Голдовского суд выпустил под залог 20 млн руб. Залог оказался надежнее тюремных стен: пока на родине шло производство, Козлов жил в своем доме в Штатах, но исправно прилетал по первому зову адвокатов. Иначе залог отошел бы в казну. А этого предприниматель, похоже, допустить не мог. О его страсти к деньгам знал весь город: за время процесса у него поменялось более 20 адвокатов, многим из которых он задерживал гонорары. После оглашения приговора Козлов отправился в колонию, но свой $1 млн спас.

СВОБОДУ НЕ КУПИШЬ

Случай Козлова — исключение из правил. Десятки тысяч сидельцев российских СИЗО и хотели бы выйти под залог, но суды считают их то ли недостаточно честными, то ли недостаточно жадными. И ситуация только ухудшается. Реформа cудебной системы и уголовного процесса, затеянная Дмитрием Козаком в первое президентство Владимира Путина, была мотивирована не только гуманитарными соображениями. На начало 2000 г. в российских тюрьмах, СИЗО и колониях сидело 1,06 млн человек. “Мы занимали первое место в мире по количеству заключенных на 100 000 населения: 729 человек против 710 в США”, — отмечает руководитель Центра содействия реформе уголовного правосудия Виктор Абрамкин. А это совсем не дешевое удовольствие. По данным Федеральной службы исполнения наказаний, на содержание одного арестанта в СИЗО уходит $4500 в год. Зэки обходятся подешевле — в $3000.

С июля 2002 г. решения об аресте по новому УПК стали принимать суды, а не прокуроры, и за полгода действия нового закона число арестантов сократилось почти на 40 000, до 145 400 человек. А потом количество обвиняемых, содержащихся под стражей, снова начало расти. Если на начало 2003 г. в СИЗО содержалось 145 000 человек, то уже в прошлом году — 161 800, а на 1 апреля 2006-го — 171 600 человек. Число залогов в 2005 г. сократилось по сравнению с 2003 г. на 27%, до 1230.

Решение об аресте принимает суд с подачи следствия. Следователь не обязан предъявлять доказательства вины задержанного. “Логика суда может быть такая: у этого человека есть машина, есть связи в других городах и странах, а значит, он может скрыться”, — объясняет завкафедрой государственного права Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов Константин Калиновский. Максимальный срок содержания под стражей — год, в исключительных случаях он может продлеваться еще на полгода. Решение об этом принимает суд с согласия генпрокурора. Благодаря этому условию Козлову и удалось выйти под залог: отправлять 120 томов дела в Москву показалось местной прокуратуре слишком накладным, поэтому и согласия из Генпрокуратуры она физически не могла получить.

И в старом, образца 1960 г., Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР, и в новом, принятом в 2001 г., арест — далеко не единственная опция для обвиняемых. Оба УПК признают альтернативы содержанию обвиняемых в СИЗО: подписку о невыезде, личное поручительство, залог, домашний арест. С точки зрения следствия, залог — самая надежная мера, ведь обвиняемый гарантирует явку на допросы и в суд собственным имуществом, которое в случае чего будет обращено в доход государства. Но сегодня залог столь же малопопулярен у судей, как и во времена СССР.

До перестройки использовать залог было проблематично. “Легальное имущественное положение граждан определялось размером зарплаты, пенсии, стипендии”, — отмечает профессор Института государства и права РАН Борис Безлепкин. Но и с появлением частной собственности залоги не стали правилом. Выйти до окончания следствия на свободу под залог не намного проще, чем верблюду пролезть в игольное ушко. Платежеспособности клиента мало.

Никаких денег не хватило миллиардеру Михаилу Ходорковскому, хотя его адвокаты неоднократно предлагали суду выпустить его под залог. “Были все основания для залога: обвинялся в экономическом преступлении, угрозы для общества не представлял”, — вспоминает адвокат бывшего совладельца ЮКОСа Каринна Москаленко. Но все ходатайства были отклонены на основании того аргумента, что на свободе Ходорковский может оказать давление на свидетелей и препятствовать следствию.

Бывшему хозяину “Сибура” Якову Голдовскому и вице-президенту компании Евгению Кощицу повезло больше, хотя они и попали в СИЗО до козаковской гуманизации. Правда, их выход на волю был, по существу, сделкой с “Газпромом”, который хотел вернуть контроль над химическим холдингом. К августу 2002 г., когда их дело попало в суд, обвиняемые провели за решеткой по семь месяцев. Гагаринский суд Москвы “оценил” Кощица в 2 млн руб., Голдовского — в 20 млн руб. К тому времени “Газпром” и “Сибур” объявили, что больше не имеют претензий к обвиняемым: Голдовский отказался от всех своих активов в пользу монополии. “Сложно говорить, почему нас отпустили, а других [бизнесменов] не отпускают. Но, как только дело было передано в суд, нас освободили сразу же, на первом заседании”, — вспоминает Кощиц.

ЗАЛОГ ОБЯЗАТЕЛЕН?

В американском процессе существует принцип: каждый имеет право на залог. Содержание под стражей оправданно только тогда, когда, по мнению суда, обвиняемый создает серьезную угрозу для общества. Экономические преступления в эту категорию не попадают: например, бывший главный финансовый директор Enron Эндрю Фастоу и его жена Лия до суда гуляли на свободе. А ведь наказание Фастоу присудили немалое: 10 лет заключения (впоследствии срок был сокращен до 6 лет) и штраф $24 млн.

Что говорить об экономических преступлениях, если федеральный суд Балтимора в 2004 г. отпустил под залог Исмаила Селима Эльбарассе, обвиняемого в финансировании палестинской группировки ХАМАС, которую Вашингтон считает террористической организацией. Залог для него был установлен такой же, как и для Козлова: $1 млн.

Обитателям отечественных СИЗО остается только мечтать о тех временах, когда мы догоним Америку. В России залог применяется по отношению менее чем к 1% обвиняемых: в первой половине 2006 г. под залог было выпущено всего 640 человек. Правда, и эффективность залогов в Америке выше: только 2-4,7% случаев повторного ареста лиц, отпущенных под залог. В России, согласно данным судебного департамента, во время следствия скрываются 10% “заложников”, а во время судебного разбирательства — более 15%.

“Залог — не такая уж надежная мера, — рассуждает судья из Петропавловска-Камчатского Роман Цабадзе. — Если бы Козлов захотел, он бы скрылся. Просто он, наверное, надеялся на оправдательный приговор или ему было жалко денег, оставленных в залог”.

КАК ЗАСЛУЖИТЬ ДОВЕРИЕ

Процессуальная статистика показывает, что если обвиняемый до суда находился в СИЗО, то с 80-процентной вероятностью ему не стоит ждать оправдательного приговора. Большинство судей найдет способ вынести такой вердикт, который застрахует следователей от обвинения, что они зря мариновали человека в камере. “Не случайно число обвиняемых, содержащихся под стражей, в России практически совпадает с числом осужденных к лишению свободы”, — отмечает Калиновский.

У адвокатов есть примета: если подзащитного на оглашение приговора приводят в наручниках, то, как правило, в наручниках и уведут. “Если человек сидел под залогом или подпиской о невыезде, пришел на суд сам, а не под конвоем, это очень положительно влияет при вынесении приговора”, — делится наблюдениями адвокат Владимир Юрасов.

Залог может быть избран на любой стадии производства. Отпускать ли обвиняемого под залог, на стадии следствия решает прокурор или следователь, но обязательно с согласия прокурора. Как правило, прокуратура не настроена отпускать под залог во время следствия. Главный аргумент: обвиняемый может препятствовать расследованию, угрожать свидетелям, уничтожить доказательства. К тому же освобождение под залог на этом этапе — весьма хлопотная процедура. Если под подписку или на поруки следователь может отпустить сам, то для залога обязательно требуется согласие прокурора. “Следователям приходится много возиться: вначале выяснить у обвиняемого, может ли он или другой залогодатель внести деньги, потом надо идти к прокурору. Если есть разрешение от прокурора и назначена сумма, следователь еще должен согласовать ее с обвиняемым”, — говорит Калиновский. Еще до принятия нового УПК юрист Татьяна Шаповалова пыталась выяснить, что мешает распространению залога. Из опрошенных ею 138 следователей Красноярска залог избирали менее 5%, причем вторично применить его у следователей желания не возникало. Большинство следователей предпочли бы любую другую меру пресечения. 48% респондентов указали на отсутствие практики применения залога, 23% сослались на сложности с оформлением залога, 17% считают, что залог неэффективен: отпущенные подозреваемые скрываются, а еще 12% ссылались на отсутствие бланков, мест для хранения залоговых ценностей, страх утратить деньги, внесенные в качестве залога.

После передачи дела в суд шансы освободиться под залог, казалось бы, должны возрасти: следствие свою работу закончило, помешать его выводам труднее. Но судьи любят залоги не больше, чем прокуроры. “Не хотят суды возиться с деньгами, — констатирует адвокат Петр Домбровицкий. — Плюс нет инструкции, как это должно применяться”. Играет свою роль и традиционный обвинительный уклон отечественного правосудия. “В суды приходит все больше людей из прокуратуры и МВД, которые, получив выслугу лет, идут в суд дорабатывать до пенсии”, — рассказывает адвокат, бывший сотрудник прокуратуры Борис Замай.

ЛУЧШЕ ВЗЯТЬ, ЧЕМ НЕДОПЛАТИТЬ

“Залог эффективен, когда обвиняемому грозит не заключение, а штраф. Если мы хотим расширить применение залогов, надо по большему количеству видов преступлений наказывать не заключением, а штрафами, — уверен Калиновский. — Например, при налоговых преступлениях, кражах, растратах”. На первый взгляд уголовное производство готово двинуться в этом направлении. По крайней мере, у растратчиков и взяточников больше шансов выйти под залог.

Образец гуманизма — дело муниципального служащего из Татарстана Камиля Галиева. Весной 2004 г. начальник центра занятости населения выделил своим знакомым бюджетные субсидии для безработных, за что получил откат — 30 000 руб. В момент передачи денег его задержали.

Поскольку сумма ущерба была небольшой и Галиев прежде судим не был, его отпустили под залог в те же 30 000, а за раскаяние и примерное поведение под залогом приговорили к трем годам условного лишения свободы и на такой же срок лишили права занимать руководящие должности в муниципальных и государственных учреждениях.

Директора уральского филиала Академии стандартизации, метрологии и сертификации Владимира Шевнина обвиняют в мошенничестве и растрате. Кандидату наук светит до 10 лет тюрьмы и штраф 1 млн руб. Пока его дело рассматривает суд, Шевнин гуляет на свободе, заплатив залог 1,5 млн руб.

А вот с налоговыми преступлениями тенденция обратная. Если раньше можно было выплатить выявленную сумму неуплаты и спать спокойно — дело прекращалось, не доходя до суда, то теперь ситуация иная. “После Ходорковского дело в любом случае идет в суд, — говорит Домбровицкий. — Но, если заплатил долг, есть шанс, что выпустят под залог и присудят условный срок”.

КУДА ОН ДЕНЕТСЯ С КАМЧАТКИ

На Камчатке природоохранная прокуратура куда гуманнее большинства коллег и судей. Из 200 прошедших через прокуратуру “капитанских дел” для 30% был избран залог, для стольких же — подписка о невыезде. А под стражу отправилось не более 8% обвиняемых, рассказывает прокурор Александр Тепляков. Капитаны рыболовецких судов идут по “браконьерским” статьям — это преступление средней тяжести, за которое грозит лишение свободы на срок до пяти лет. Для сравнения: из 500 решений судов в Ленинградской области залог был применен всего в одном случае. “Для этой категории дел, наверное, залог — самая подходящая мера пресечения, — рассуждает Тепляков. — Залогодатели платежеспособны. Две трети залога оплачивает фирма, в которой работает капитан. И она же берет на себя ответственность за явку обвиняемого”. Сумма камчатского залога — 1-1,5 млн руб., значительно выше средней по стране — 43 000 руб.

Подписка о невыезде, например, не дает гарантии, что человек вернется. У Теплякова был случай, когда обвиняемый из-под подписки сбежал на Украину. И в международный розыск его не объявишь: преступление-то не тяжкое. Зато из-под залога еще никто не сбегал. “Капитаны прекрасно знают, что мы им все равно не дадим работать, если они скроются”, — объясняет Тепляков. По нашумевшему делу траулера-рефрижератора “Ланжерон” прокуратуре удалось задержать только одно судно из браконьерской эскадры, остальные ушли в Китай. Но на следующий год следователи вычислили их по личным рыболовным билетам, когда они оформлялись в портах при выходе в рейс. “Их задерживали прямо в море. И все они осуждены”, — гордится прокурор.

У адвокатов другой взгляд на причины прокурорского гуманизма. “Под залог и подписку выпускают тогда, когда не уверены, что смогут доказать вину. По "капитанским делам" шаткая доказательная база”, — полагает председатель первой областной коллегии адвокатов Татьяна Горбачева.

Слабые доказательства вины, пожалуй, единственная причина, которая способна побудить прокуратуру и следствие не требовать для подследственного места в СИЗО. Домбровицкий отмечает, что для обвиняемых в преступлениях средней тяжести или тяжких “при умной постановке вопроса есть шанс добиться залога”.

Правда, как свидетельствует судебная статистика, шанс невелик и с каждым годом становится все меньше.

Натилия Биянова, Смартмани