На этом суде всё время так: все договариваются об одном, а происходит совсем другое. Например, договорились начать заседание в 16.00, а оно началось ближе к шести вечера. Хотели допросить одного свидетеля обвинения и подсудимых, а сами вместо этого допросили троих свидетелей защиты и уж совсем неожиданно - свидетеля обвинения, которую уже допрашивали раньше. Намеревались рассмотреть дело и услышать приговор до конца сентября, а следующее заседание назначено на 5 октября, и оно будет, судя по всему, далеко не последним.

Если честно, когда оказалось, что допрос подсудимых по делу о пытках в ОВД "Царицыно" не состоится, а свидетели – очередные три милиционера, приглашённые для углубления представлений суда о личностях подсудимых, стало скучно. Коллеги подсудимых  уже допрошены в огромных количествах, и все они говорят примерно одно и то же: с подсудимыми знаком, они замечательные, граждан бить не могли, потому что такого в милиции не может быть. Однако на этот раз коллеги были приглашены не за этим.

Первым был допрошен бывший начальник Елены Волчковой Валерий Барышников. Слово сразу взяла подсудимая, и первое, что она спросила, знаком ли свидетель с Ириной Бакановой. Свидетель ответил утвердительно, и добавил, что Баканова несколько раз бывала у него на приёме. Подсудимая спросила свидетеля, обсуждал ли он с Бакановой дело об избиении Носкова.  Нет, сказал свидетель, с чего бы вдруг? Она приходила совершенно по другому делу.

Чтобы понимать, что именно имела в виду подсудимая, нужно помнить, откуда вообще в этом деле взялась свидетель Ирина Баканова.

Напомним, что эта свидетель познакомилась с подсудимой спустя примерно полгода после избиения Дмитрия Носкова, и не где-нибудь, а у себя дома. Домой в тот вечер Баканову вызвали соседи, обнаружив, что в её квартиру забрались воры. Ирина, праздновавшая в кафе свой день рождения, бросила гостей и примчалась домой, где приехавшие по вызову милиционеры, взявшие с поличным четверых воров, ждали оперативную группу. Группа во главе с Еленой Волчковой (тогда её фамилия была другой - Болкунова) вскоре приехала, и увезла задержанных в участок. И всё было бы хорошо, но вскоре оказалось, что Волчкова троих  грабителей отпустила.

В ответ на возмущение хозяйки квартиры она доверительно сообщила ей, что во-первых это нормальная практика, а во-вторых она отпустила преступников не просто так, а в обмен на информацию о наводчике – кто-то явно знал, что у Бакановой день рождения, и что она будет его праздновать не дома. Оперативница даже намекнула довольно прозрачно, кто именно этот человек, и предложила потерпевшей помощь в поиске доказательств - общим с наводчиком друзьям Бакановой было необходимо объяснить, что он за фрукт.

Баканова сначала на предложение не клюнула, и подала заявление в прокуратуру об отпускании милицией преступников. Против Волчковой было возбуждено уголовное дело, и она пустилась в бега – находилась в розыске, хотя связаться с ней не составляло проблемы. Вскоре Ирина Баканова убедилась, что сама, без помощи специалиста, ничего не докажет. Тогда она через мать майора Волчковой, передала ей письмо, в котором сообщала, что верит в её объяснения о необходимости отпустить троих воров, и в то, что так делают все, а Волчкову прокуратура преследует из-за личной неприязни. При этом Баканова, как она сейчас утверждает, действительно в это искренне верила. Поэтому она и обещала помочь оперативнице закрыть дело против неё и отказаться от обвинений, за одно надеясь получить неопровержимые доказательства вины наводчика.

Волчкова немедленно вышла из подполья, и затеяла дружбу с Бакановой. А та, в свою очередь, движимая дружеским участием и превентивной благодарностью, ходила по инстанциям и отказывалась от своих ранее заявленных претензий. К Барышникову, как к начальнику женщины-милиционера, она ходила, в частности, с просьбой освободить Волчкову на десять дней от всей работы, кроме поиска улик по её, Бакановой, делу. При этом она настаивала не только на высоком профессионализме подруги, но и на её кристальной честности. 

Вчера во время допроса свидетель Барышников изящно обошёл все сложные вопросы. О подсудимой сказал, что она была на хорошем счету и у неё были хорошие результаты, и что ничего плохого о ней сказать не может: о применениях ей недозволенных методов дознания не слышал. На вопрос адвоката подсудимой, "была ли Волчкова сотрудником с безупречной репутацией", ответил, что так сказать можно, но у оперативников безупречной репутации не бывает. А когда прокурор спросил свидетеля о Бакановой – почему он её помнит, учитывая интенсивность приёма граждан – свидетель ответил, что такую "яркую личность", которая приносит аудиозаписи своих разговоров с должностными лицами – не запомнить трудно.

Записи эти формально не могут служить доказательством чьей-либо вины, но влиять на мнение суда, конечно, могут, поскольку дают возможность оценить мнение коллег, не скованное ведомственной корпоративностью.

Вообще, в последнее время становится очевидно, что если бы не энтузиазм и дотошность свидетеля Бакановой, это дело могло десять раз рассыпаться. Зачем ей нужно посвящать столько сил и времени чужой, в общем-то истории, я как-то у неё спрашивала. И она назвала сразу несколько причин. Например, ей важно, что даже сейчас, когда люди, практиковавшие пытки, на свободе, они лишены возможности применять свои "методы дознания" к задержанным - одно это уже чего-то стоит. Кроме того, свидетель, пропуская через собственную жизнь это мрачное уголовное дело, получает практические навыки – она решила сменить специальность и изучает уголовное право – получает второе высшее образование. "А месть бывшей подруге, которая не выполнила обещаний, воспользовалась и оттолкнула, унизила и так далее – это не мотив?" - спросила я вчера. "Я, конечно, без всякого удовольствия вспоминаю историю своих отношений с Еленой Владимировной, - сказала Ирина Баканова, - но она всё-таки не такая ужасная, как дело Носкова. Мне исход этого дела важен именно потому, что милиционеры не должны чувствовать себя безнаказанными. Очень важно, чтобы они знали: за пытки можно сесть. А моё дело, связанное с Волчковой-Болкуновой – об отпускании задержанных воров - оно совершенно другое. Оно менее жестокое, но более запутанное и сложное. И к нему у меня сейчас тоже больше профессионального интереса, чем личного. Обида давно выветрилась".

Между тем Елена Волчкова, вероятно, не сомневается, что все действия Ирины Бакановой мотивированы исключительно желанием навлечь неприятности на бывшую подругу. "Как Вы думаете, почему Баканова хотела, чтобы именно я вела её дело", - спросила она свидетеля Барышникова. "Считала сильным оперативником, - предположил он, - думала, что только Вам удастся раскрыть это дело". "Я раскрыла его! - театрально воскликнула подсудимая, и выдержала небольшую паузу. - Она сама навела!"

Многие присутствующие смеялись так, что судья пригрозила им удалением из зала суда. Но серьёзность восстановить больше не удалось до самого конца заседания. То и дело посмеивался адвокат потерпевшего, улыбался прокурор, свидетель Баканова старательно сдерживала смех. Атмосфера абсурда оттеняла каждую реплику адвокатов обвиняемых и превращала их диалоги со свидетелями в буффонаду.

Второй свидетель – Дмитрий Кондаков, судя по всему не оправдал каких-то надежд. Он, хоть и занимался делом Бакановой, но сразу заявил, что не встречался с ней и ничего сказать не может. Потом, правда, подумал, и сказал, что встречался, но был ли разговор про дело Носкова - не помнит. Немножко похвалил Волчкову и был отпущен с миром. Зато следующий за ним оперативник Андрей Мошков сказал несколько очень важных вещей.

Из всех подсудимых он был хорошо знаком с одним только К. П., и очень ему сочувствовал. Свидетель хвалил профессиональные и человеческие качества подсудимого, коснулся непростой ситуации в семье – больная мама, маленький сын. Сказал, что когда дело об избиении задержанного возобновилось, К. П. "потух", утратил интерес к работе. Адвокаты подсудимых привычно спрашивали свидетеля, считает ли он возможным то, что вменяется их подзащитным. Свидетель такое возможным не считал. "Так Вы думаете, что потерпевший их оболгал?" - спросил адвокат Дмитрия Носкова. "Да, - ответил свидетель, - считаю, что оболгал". "А с какой целью?" - уточнил адвокат. "Как мне объяснил К. П., он испугался обвинений в ранее совершённых преступлениях", - сообщил свидетель. И действительно, можно не сомневаться, что если бы Дмитрий Носков подписал признательные показания, на него непременно повесили бы ещё несколько похожих дел, которые не смогли раскрыть. Эта практика, говорят, распространена куда шире, чем отпускание преступников, взятых с поличным. Что делать, "показатели раскрываемости" нужно улучшать.

Когда Мошкова спросили, не хочет ли он чего-нибудь добавить, он просил, в случае обвинительного приговора, учесть семейные обстоятельства К. П. и ограничиться условным сроком. "Тем более, что он не виноват", - добавил свидетель. "Но подобные ходатайства ваше руководство обычно оформляет красиво, на специальных бланках", - заметила судья. "Исправимся", - сказал свидетель.

И это следует запомнить. Появится ли в деле ходатайство от начальников К. П. по поводу его оправдания или смягчения наказания – вопрос принципиальный. Потому что одно дело проявить ведомственную солидарность публично, на суде, а другое – высказать мнение конфиденциально. Судя по опыту свидетеля Бакановой, многие способны сказать: "Не нужно их жалеть – они сами никого не пожалеют".

 Когда мы вышли из зала суда, свидетель Ирина Баканова сказала, что К. П. и в самом деле жаль. Он ведь на момент всей этой истории с Носковым работал в системе всего год. Не он изобрёл эти методы дознания. Он просто выполнял приказ, невыполнение которого было наверняка чревато проблемами на службе. Ну и ребёнок, опять-таки, и мама. "Всё-таки у нас убогая система наказаний, - сказала Ирина. - Была бы форма вроде домашнего ареста, чтобы, например, общение с семьёй было не ограничено, выбор работы – частично ограничен, а свобода перемещения – отменялась вообще".

И в этом рассуждении, наверное, есть рациональное зерно, только человеку внешнему, не втянутому в эту систему представлений о норме,  трудно сравнивать степень вины людей, которые вместе измывались над человеком так, как описано в обвинительном заключении по делу Дмитрия Носкова. Когда это представляешь себе, становится очевидно, что все участники (включая неустановленное лицо) – люди с изменённым сознанием. И учитывая, что никакого раскаяния – ни искреннего, ни фальшивого – суд не наблюдает, изменения эти глубокие. Эти люди уверены, что их "методы дознания" – правильные, просто нужно доказать, что ничего не было – и порядок. И не кто-нибудь, а К. П., сообщил коллегам, что Носков – рецидивист практически, потому всё и выдумал, и сотрясение мозга симулировал, и ссадины от наручников сам себе нацарапал. И то, что сердобольная свидетель сама навела воров на свою квартиру – плод того же самого воспаления логики. Наверное, оно неизбежно при погружении в милицейскую среду. Главное – переболев этой инфекцией, приобрести иммунитет.

Между тем дело расследовано, и следствием доказано всё, что написано в обвинительном заключении. На то, что суду это дело покажется сфабрикованным надеяться глупо. Тем более, что обвинение вызвало для допроса следователя, который довёл дело до суда. Он придёт на следующее заседание – 5 октября.