Мы с мужем, потерявшие в июле 2006 года своего единственного сына, на языке нашего правосудия отныне «потерпевшие».

 

Второй год я не сплю ночами, потому что перед глазами раны на теле сына. Разрывая сердце, строчка за строчкой изучила я, изложенное на четырех страницах судебно-медицинской экспертизы описание ран на теле сына, насчитала их около семидесяти, не считая ран от дубинок. Суд-медэксперт написал в заключении: «на фоне многочисленных полосовидных повреждений», шесть сломанных ребер, порванная вена шеи, открытая черепно-мозговая травма. Моего сына за две минуты убили четверо ОМОНовцев. Характер повреждений, места их расположения на теле, говорят о том, что сына «месили» на полу ногами.

 

Несмотря на советы друзей и знакомых не связываться с правоохранительными органами, мы ни минуты не сомневались, что преступники должны быть наказаны. Нет сомнений в выбранном пути и сейчас, несмотря на то, что уже второй год мы бьемся с правоохранительными органами - от Генпрокуратуры до своей районной Симоновской города Москвы, где у нас за это время сменилось четыре следователя.

 

Прием у нашей милиции один на все случаи: сын сам нанес себе смертельные раны и был опасен для четверых «отличников рукопашного боя» (это слова из их характеристик), а потому им ничего не оставалось, как штурмовать закрытого в квартире больного человека, применяя дубинки и боевые приемы борьбы. Следствие тянет второй год с расследованием абсолютно ясного, на мой взгляд, дела. Месяц за месяцем дело приостанавливают и тут же возобновляют. Наши жалобы на бездействие следственного отдела в вышестоящие инстанции игнорируются.

 

Мне запомнилось одно из моих посещений Генпрокуратуры. К тому времени я уже знала, что никто не читает наши жалобы, поэтому свое прошение написала всего в пол страницы. Дама на приеме (помощник прокурора), когда я вошла в кабинет, смотрела мультики по телевизору.

 

Только я раскрыла рот, как ей позвонила ее приятельница, минут десять они веселились, обсуждая свои личные вопросы. Мои полстранички страданий ей были не нужны. «Вам ответят»- прием был закончен. А в присланном по почте ответе было всегдашнее: «Ваше обращение направлено в прокуратуру г. Москвы». Оттуда, не задерживаясь, отправлено в окружную и далее в районную, на стол следователя.

 

Следователи только по Уголовно-Процессуальному Кодексу являются независимыми. На практике они играют роль «мальчиков для битья» и не принимают ни одного решения без позволения своих начальников. На жалобы, на явные процессуальные нарушения вообще не обращают внимания. «При проверке нарушений не обнаружено»- ответил мне начальник отдела прокуратуры г. Москвы. И это притом, что я приложила к жалобе документы, прямо указывающие на нарушения Уголовно-Процессуального Кодекса в предварительном расследовании. Правоохранители оберегают своих людей, стараются их не травмировать.

 

В самом начале убийцы и их покровители нервничали, «слили» материалы, порочащие сына, в одну тиражную газету. Газете в ответ на наш иск пришлось опубликовать опровержение. Единственную свидетельницу-соседку сына - запугали так, что она дала показания, в которых милиционеры, разве что не ангелы. А ведь она говорила мне, что «менты» зверствовали, избивая моего сына и, что ей угрожали расправой.

 

Уже избитый, сын вызвал по сотовому телефону скорую помощь и милицию. Восемь месяцев мы добивались, чтобы прокуратура запросила эти данные. Через два месяца я сама позвонила в компанию - оператору связи. Однако «чистильщики» уже там побывали, замели все следы. «Никогда прежде не имели мы дел с нашей милицией и желаем никому и никогда не обращаться к ним» - ответили мне. По своей неопытности, а еще по неизмеримому горю, в надежде, что меня услышат, я писала ночами письма в прокуратуры, приводила свои доводы, обосновывала их. Это было ошибкой. Мои доводы были умело использованы. Я поздно поняла, что прокуратура и милиция, зачастую, прикрывают друг друга. Иллюзии развеялись, когда мы увидели, как начальник следственной части районной прокуратуры Жигастов дружески обнимается с начальником ОМОНовцев Фураевым, который хладнокровно наблюдал, как его четверо штурмовиков убивают нашего сына.

 

Следственный эксперимент, проведенный на месте преступления через восемь месяцев после происшествия (!), проводился со многими нарушениями, и опять никаких откликов на наши жалобы не последовало. Спустя пять месяцев после проведения эксперимента протокол даже не был подписан у судебного эксперта, участвовавшего в этом действе и не случайно: в протоколе не были приведены вопросы, заданные суд-медэкспертом. Подложный протокол был отправлен для проведения комиссионной экспертизы в Российский центр суд-медэкспертиз.

Отдельная история с неоднократными судебно-медицинскими экспертизами. Все экспертизы говорят, что не мог наш сын получить тяжкие черепно-мозговые травмы при падении. А следственный отдел постановляет, что мог, и шею сам поранил, сам наткнулся на стекло и истек кровью. Пришлось нам обратиться к независимой экспертизе. Доктор наук, лауреат Госпремии, нейрохирург и два судебных эксперта вынесли заключение, что причиной смерти явились черепно-мозговые травмы, нанесенные тупыми предметами со значительной силой, вероятно ногами. Конечно, нашим правоохранителям такое заключение не понравилось, и была назначена новая экспертиза, проведения которой мы и ожидаем уже с октября месяца.

 

Возникает вопрос: если дело простое, то почему расследование тянется второй год, если сложное, то почему следствие бездействует? Ответ, на мой взгляд, очевиден: в правоохранительной системе работают люди, не способные на самостоятельное принятие законных решений, люди, связанные корпоративными и корыстными интересами. Вся эта огромная машина в нашей стране абсолютно неэффективна. Поэтому наши граждане, пострадавшие от действий ряда сотрудников правоохранительных органов и не нашедшие защиты в своей стране, подают иски против государства в Европейский суд по правам человека, что мы и сделали.

 

Обращалась я и в управление собственной безопасности управление внутренних дел, как советовал на прямой линии наш президент одному жалобщику на коррупцию в правоохранительных органах. В УСБ допросили ОМОНовцев, и на этом проверка была закончена. Как будто когда-нибудь милиция сознавалась в пытках и убийствах.

 

Зато в постановлениях о приостановлении дела следователь каждый раз постановляет «поручить сотрудникам ОСБ УВД города Москвы розыск лиц, совершивших указанное преступление», при этом никогда, ни в какой ОСБ документы не направляются, я в этом уверена. Все играют в спектакль, в котором роли определены. Лицемерный спектакль.

 

Наш всенародно любимый президент на сходке в Лужниках сказал, что кое-кто «шакалит» гранты у Запада. Я написала президенту о своем горе и задала ему вопрос, конечно, риторический: «Сколько стоит у нас в стране человеческая жизнь?» Ответа нет.

 

Мои «хождения за справедливостью», можно сказать, показали, что «нет правды на земле», по крайней мере, в нашем государстве – уж точно. Власть создала такую систему, что простой человек в этой системе абсолютно беззащитен. Причем, он даже более всего беззащитен против произвола самого государства в лице правоохранительной системы. Пока власть руками своих подручных убивает своих граждан и не желает наказывать преступников избиения, пытки, убийства будут продолжаться. Но я поклялась у тела сына, что накажу его убийц. И пока я жива, они будут помнить обо мне.

 

Потерпевшие, от слова «терпеть». Но я думаю, что все, кто столкнулся с наглостью правоохранительной системы, являются пострадавшими (от слова «страдание»). Поэтому обращаюсь ко всем пострадавшим, ко всем, потерявшим своих любимых: каких бы сил вам это не стоило, не опускайте руки и боритесь, зло должно быть наказано. Я не сдамся. Никогда.

 

Кузьмина Валентина Николаевна

Город Дубна, Московская область