Сергей Пашин – судья в отставке, заслуженный юрист России, один из разработчиков судебной реформы в постсоветской России, два года вел на телевидении программу «Федеральный судья». В новом сезоне в этой программе мы Пашина не увидим. Контракт с ним не продлен. Зато, не связанный обязательствами перед телевизионным каналом, Сергей Пашин может вновь давать интервью и комментировать состояние дел в российской судебной системе.

– Вы два года вели программу «Федеральный судья». А сами смотрели «судебные» программы на телевидении?

– Изредка смотрел из любопытства. С точки зрения профессии это мало что дает. Формат таких передач выглядит порой не шире замочной скважины, а суд используется как декорация для потуг в духе небезызвестной программы «Окна». Иногда кажется, что по всем каналам, особенно коммерческим, идет один и тот же примитивный сериал – лишь декорации меняют.

– Нужны ли такие программы?

– Программы о правосудии, несомненно, нужны. Даже те выпуски, в которых «для рейтинга» людей показывают склочными, косноязычными и придурковатыми, способствуют правовому просвещению. Отдельным ведущим удается транслировать культуру благородного судопроизводства. На телевидение приходит много писем, в том числе от профессионалов. Я взял наугад послание исполнительного директора Союза юристов Новосибирской области. По ее словам, судьи приглядываются к этим программам и перенимают некоторые формы поведения. Так, в районных судах по примеру судов телевизионных стали благодарить свидетелей и подсудимых за показания. Так поступают английские судьи, а теперь и наши, отечественные.

– В так называемых судебных программах есть разные форматы. В одних обсуждаются реальные дела, в других – дела придуманные. Какой, на ваш взгляд, должна быть идеальная программа?

– Придуманные истории – метод коммерческого телевидения. Это позволяет работать конвейерным образом, выдавать на гора много дешевой продукции. Действительно интересной и оригинальной была открытая в 2000 году программа «Суд идет». В ней в режиме реального времени рассматривались дела осужденных, которые утверждали, что они невиновны, и просили разобрать их дела в телевизионном суде присяжных. В студию, оборудованную под зал судебного заседания, приходили настоящие прокурор, адвокат и судья. Мне довелось председательствовать при рассмотрении первого такого дела. Тогда присяжные заседатели оправдали несовершеннолетнего Шамарина, осужденного в Липецке за двойное убийство. По сути, представители народа подтвердили, что подростка поспешно осудили без достаточных доказательств. Потом комиссия по помилованию при президенте РФ снизила Шамарину наказание, и это позволило ему освободиться условно-досрочно. Это была честная программа. То ли дело брать сюжеты с потолка, расцвечивая их сексуальными фантазиями и ненормативной лексикой!

– От телевизионного суда перейдем к суду реальному. Каковы, на ваш взгляд, основные проблемы российской судебной системы?

– Проблемы остались теми же, что были в 1991 году, когда депутаты принимали Концепцию судебной реформы. Главная беда в том, что в стране нет независимой судебной власти как самостоятельной, влиятельной силы. Судебная власть сегодня существует как элемент вертикали власти и не более того. Судьи целиком зависимы от начальства, то есть от председателей судов, а они – от чиновников. Неугодные судьи изгоняются из системы. В уголовном судопроизводстве сознательно поддерживается жесткая карательная практика. Судьи теряют свои должности за мягкие приговоры, как, например, судья Меликов из Дорогомиловского районного суда, или подвергаются взысканиям за то, что освобождают обвиняемых из-под стражи. Отсутствует и честный конкурсный отбор в судьи: на должности расставляются люди угодные. В позапрошлом веке один судебный деятель назвал юстицию «рептильной», то есть ползучей. К сожалению, мы к этому вернулись. Судебная реформа утонула в бюрократической вате, а затем ре-формация перешла в де-формацию.

– И все-таки могли бы вы отметить хоть какие-то позитивные изменения, произошедшие в суде благодаря судебной реформе, начатой и при вашем участии в 1991 году?

– Было принято много законов, которые позволили гражданину обращаться в суд по разным поводам. Например, при советской власти должностным лицам вплоть до мастеров запрещали обращаться в суд с иском о восстановлении на работе в случае незаконного увольнения. Кроме того, в стране появился суд присяжных. До 1999 года, по крайней мере, он действовал, как очень честный, справедливый и эффективный институт. Потом система его усвоила, переварила.

– То есть можно сказать, что суд присяжных скорее жив, чем мертв?

– Манипуляции в суде присяжных приобрели угрожающие размеры. Процессы подвергаются так называемому «оперативному сопровождению». Выработаны приемы, сводящие на нет смысл этого суда. Например, подсудимому запрещено говорить о пытках, которым его подвергали, в присутствии присяжных заседателей. А у кого же человеку искать защиты от мучителей, как не у представителей народа?

– Кто запрещает подсудимому говорить о пытках?

– Закон не затыкает ему рот. Но Верховный суд решил, что пытки – это юридический вопрос, который нельзя поднимать перед присяжными. Хотя почему? Ведь присяжные будут проверять не допустимость протокола допроса или «чистосердечного признания», а его достоверность. Боюсь, люди теперь разочарованы в суде присяжных. Власти терпят суд присяжных, потому что он разбирает всего чуть больше 600 дел в год. Это капля в море или, если угодно, кристаллик соли в наших кислых щах.

– Почему люди разочарованы в суде присяжных?

– Доля обвиняемых, желающих предстать перед судом присяжных, значительно уменьшилась по сравнению с 90-ми годами. Многие разочаровались, потому что честный отбор присяжных – это большая редкость. Есть различные возможности обходить правило о случайной выборке. Например, ограничиваться горожанами, не приглашать людей из области, чтобы не платить им командировочные. И есть возможность внедрения в состав присяжных представителей правоохранительных органов…

– Известно, что по числу жалоб, поданных в Европейский суд по правам человека, Россия занимает одно из первых мест. Оказывают ли решения Евросуда влияние на практику российских судов?

– Иногда наша судебная система стремится предвосхитить решения Страсбурга, вынося более или менее справедливые решения в интересах жалобщиков. Но утверждать, что решения Европейского суда сильно влияют на российскую судебную практику, я не могу. Хотя по идее так должно быть. И если на всю Москву в 2006 году было вынесено только 86 оправдательных приговоров из 27 тыс. дел, то о чем можно говорить.

– Что нужно сделать, чтобы изменить сложившуюся ситуацию?

– Нужно реанимировать судебную реформу. Предыдущая попытка дала очень скромные результаты. К тому же на бумаге они кажутся солиднее, чем есть на самом деле. Определенные параллели прослеживаются, если вспомнить трудный путь преобразований Александра II, подписанных им 20 ноября 1864 года Судебных уставов. В 1866 году торжественно открыли Судебные палаты в столицах – в Москве и Санкт-Петербурге. Но на просторах империи нововведения приживались мучительно. Тот же суд присяжных так и не был введен во многих губерниях, в том числе на гигантских сибирских территориях, на Кавказе. Реформа и контрреформа шли тогда рядом, как потом и в постсоветской России. Сегодня необходимо не просто признать, но воплотить принципы подлинного правосудия. Это потребует, конечно, интеллектуальных и ресурсных вложений, поиска и поддержки честных и знающих людей в юридическом сообществе. Нужны просветительские передачи. Нужна политическая воля. Жаль, не идут партии на грядущие выборы под лозунгом «Правда и милость да царствуют в судах!». Справедливая юстиция в лучшем случае поминается политиками скороговоркой, без принятия на себя бремени ответственности.

– Что вы можете посоветовать людям, которые по тем или иным причинам сталкиваются с нашими судами?

– Судебная машина изначально не столько злонамеренна, сколько безразлична. Судьи не хотят, чтобы их за милосердие выгнали со службы с позором, но многие из них без надобности подлости не сделают. Надо говорить с судьей, как с человеком. Иногда это действует.

Зоя Светова, Новые Известия