г. Москва, гост. "Россия"
1 августа, воскресенье

Пашин Сергей Анатольевич, к.ю.н., профессор кафедры уголовно-правовых дисциплин Московского института экономики, политики и права, эксперт Независимого Экспертно-Правового Совета, заслуженный юрист РФ, член Российской секции Международной комиссии юристов, судья Мосгорсуда в отставке.

Стенограмма лекции.
Суд присяжных в России: участие адвоката (защитник/представитель потерпевшего). Особенности деятельности судов в России. Обвинительный уклон. Психология судей. Особенности поведения защитника/представителя в судебном заседании по делам о нарушении прав человека со стороны правоохранительных органов.

Присяжные и участие адвоката. Надо разобраться, что это за машинка такая, что такое суд присяжных и чего от него ожидать. Я помню, на одном из семинаров, который тоже проводился для адвокатов, правда, проводился он независимым экспертно-правовым советом, в суд присяжных играли московские адвокаты, потому что Генри Маркович Резник дал задание, сделал заказ - он хотел, чтобы адвокаты Москвы были подготовлены к ведению суда присяжных. А суд присяжных в Москве действует относительно недавно - спустя несколько месяцев после введения в действие нового УПК. Эти адвокаты нашли суд присяжных неудобным для себя. Они не понимали, как работать с ним. Они постоянно делали странные вещи, которые с точки зрения того, кто понимает, что такое суд присяжных, действительно странные. А с точки зрения адвокатов - очень правильные и логичные. Но прежде я позволю себе напомнить вам самую раннюю историю о поведении адвокатов в суде присяжных. Это Саратов, 93 год, декабрь. С 15 по 17 декабря проходит процесс по делу братьев Мартыновых. Братья Мартыновы обвиняются в том, что зарубили топорами троих человек. Значит, обвинение в убийстве из корыстных побуждений. Якобы, они сняли с них какие-то золотые цепочки, перстенек, еще что-то. Для этого их убили. И уже в конце процесса, почти 17 числа, государственный обвинитель отказывается от обвинения. Он решает, что братья Мартыновы действовали не как группа, а они убивали потерпевших последовательно, то есть на счету одного из них два трупа, а на счету другого - один убиенный. Судья, естественно, автоматически спрашивает, что думают по этому поводу адвокаты. Встает адвокат Романова и говорит, что она возражает против предложения прокурора. И садится. Из этого все с удивлением делают вывод, что адвокат против изменения обвинения ее подзащитного. Потом мы начинаем с адвокатом обсуждать, что она сделала. И она не понимает, что она сделала, и говорит, что, видимо, что-то не то сделала. Потом выясняется, почему она так поступила. Ее учили, что позиция адвоката не может расходиться с позицией подзащитного. И раз подзащитный говорит, что он ни в чем не виноват, значит, адвокат, естественно, возражает против предложения прокурора, поскольку прокурор требует не оправдания, а говорит, что одного человека он все-таки убил. Дальше мы начинаем с ней обсуждать, а что, собственно, она должна была сказать в этой ситуации. И приходим к выводу, что она должна была сказать следующее, что я благодарю прокурора за то, что он сделал, я согласна с прокурором, но то, что мой подзащитный не убивал последнего, я докажу сама. Но сделала она совершенно другое.

На московском процессе московские адвокаты повели себя довольно странно. Присяжные были настоящие, то есть была возможность опросить их, задать им вопросы и решить, кто из них не выгоден (присяжных наняли за небольшие гонорары из жителей поселка, где проходила игра). В ходе процесса прокурор вычеркнул безмотивно двух присяжных из списка. Одного из этих же присяжных вычеркнул и адвокат. Я, как председательствующий судья на этом процессе, подозвал стороны к себе и сказал адвокату, что тот, кого вы вычеркнули, все равно уже не будет, потому что его вычеркнул прокурор. А зачем его вычеркивать еще раз. Может, вы подумаете со своим подзащитным и решите кого-нибудь другого вычеркнуть. "Нет, - сказала адвокатесса с большим стажем,- нет, я считаю, что этот присяжный может оказаться необъективным, и я его тоже вычеркиваю". Вот что она делала при этом? Я полагаю, что в ней говорили, не скажу, гены, но она понимала, что защита должна осуществляться правильно, объективно, разумно. То есть логика не состязательного процесса, а процесса, где стороны не играют, а ищут истину, работают объективно. Вот в этом, мне кажется, и заключается основная проблема. Вроде суд присяжных, а работают с ним как-то по-другому.

Закон говорит о двух немотивированных отводах - у прокурора, и двух немотивированных отводах - у стороны защиты. В хорошем смысле, председательствующий делает просто: как только прокурор вычеркнет своих, он просто показывает, кого он вычеркнул стороне защиты, и это снимает все проблемы. Это как раз разумное правотворчество, которое позволяет работать дальше.

Я констатирую, что разруха в головах. Это самая серьезная проблема, связанная с судом присяжных, кроме, конечно, всякого рода предубежденностей и маленьких хитростей. Что такое суд присяжных и для чего он существует? Какие следствия вытекают из того, что дело рассматривается присяжными? Ну, самый общий ответ, это что суд присяжных - это суд равных. Чтобы человека судили люди, которые его понимают. Есть такое исследование Бобрищева-Пушкина про царский суд присяжных. Он исследовал несколько тысяч судебных процессов с участием присяжных, и педантично вел протокол - что это были за присяжные, кого отводили, кого нет, что они решали и т.д. Так вот он пришел к выводу, что в основе многих оправдательных приговоров лежит вопрос - присяжные спрашивают себя, вел ли себя человек в соответствии с нравами их среды. Если он вел себя в соответствии с нравами его среды, то это обычно свидетельствует в его пользу.

Я занимаюсь сейчас исследованиями в области пыток, жестокостей. Какова позиция современных российских присяжных по поводу пыток, иных жестокостей и вообще преступлений, совершаемых работниками милиции и против работников милиции. Типичный случай: работник милиции, превысивший власть (избивший кого-нибудь) будет оправдан. Типичный случай: человек, который съездил милиционеру по физиономии, тоже будет оправдан. Вот, современные присяжные ведут себя так. Да, и современные присяжные сплошь и рядом оправдывают взяточников, хотя, казалось бы. И когда психологи исследовали, почему так происходит, получали такие ответы, что взятки берут все. А тут, значит, мальчишку вытащили, хотят дать ему срок, а у самих рыло в пуху. Что касается избиений, присяжные говорят так: "А что, милиция всегда дерется. Естественно, как же она может не драться?". За что же мы судим человека, если все так делают? Но если работнику милиции оказывается сопротивление (сейчас это называется насилие над представителем власти ч.2 ст.318 УК), то его тоже следует оправдать. С точки зрения наших присяжных, то, что соответствует нравам их среды, должно быть оправдано. Соответственно, в этом и прелесть суда равных, что он исходит не из слов, записанных на бумаге, а из чего-то еще. И это такая специфическая особенность. Суд равных хорош еще и потому, что позволяет человеку принять свое наказание. Если человек подвергается самым суровым мерам воздействия, но считает это несправедливым и мыслит себя, как жертва, то акт правосудия не имеет места быть. Ибо акт правосудия осуществляется не над объектом (например, камнем - ему все равно), а вот если над субъектом, ему не все равно. Ему важно, чтобы его наказали правильно, по справедливости. Вот и суд присяжных - это такая форма, позволяющая человеку принять наказание, а не мыслить себя жертвой.

В России суд присяжных вводился для профессионалов. Суд присяжных был хорошим предлогом заставить людей работать состязательным образом, потому что никакие заклинания о состязательном процессе в рамках обычного суда не проходили. Кроме того, суд присяжных был хорошим предлогом заставить судей вдуматься в то, что они делают, в чем предмет доказывания по делам, которые они разбирают, и решать вопрос о допустимости и недопустимости доказательств. Ибо без специальной процедуры этот вопрос не решался. То есть судьи рассуждали примерно так: "Ну, вот, уйдем в совещательную комнату писать приговор - там и подумаем". Дальше судьи с удовольствием исключают из разбирательства недопустимые доказательства, если они не влияют на исход дела. Но если они влияют на исход дела, то судьи думают: "как мы исключим доказательства, они же важные, они же злодея изобличают". Недавно я ездил в Псков общаться с тамошними судьями, прокурорами, адвокатами. И вот там на примере конкретных дел мы с этим разобрались. Мы озвучили этот феномен. Мы продемонстрировали, что судьи руководствуются не процессуальными, не правовыми мотивами, а другими мотивами. Поэтому эта процедура исключения - фиктивно-демонстративная. Но, тем не менее, судьям пришлось задуматься о допустимости доказательств. Хотя эта практика извилистая, но она была установлена. Причем, наряду с этим, были установлены такие хитрости, как, например, перевес защиты. Применительно к допустимости доказательств это процедура ассиметрии. Она вам понятна. Или нет? Ассиметрия - это плод юридического миросозерцания. Ассиметрия означает, что одно и то же доказательство в руках стороны защиты может быть принято, а в руках стороны обвинения не может быть принято. Потому что исключение доказательства есть санкция в отношении государственного органа, и сторона защиты не виновата, что государственный орган что-то напортачил. Достаточно типичным в этом смысле является дело, которое было рассмотрено в одном из судов. Это был 95 год. Два господина, соответственно, А и Б, совершили убийство. История была такая - они пришли в квартиру, застали там хозяйку, убили ее, вынесли вещи и ушли. Потом господин Б сбежал, а господин А остался. В качестве доказательства виновности фигурировали, в частности, отпечатки пальцев Б, окровавленные на.. В ходе судебного процесса по делу А (потому что Б сбежал, и дело рассматривалось раздельно) прокурор заявил ходатайство о признании доказательства недопустимым. Почему? С его точки зрения, один из понятых в это время, когда происходил осмотр квартиры, был допрошен как свидетель. Соответственно, между временным интервалом протокола осмотра и протоколом допроса было сходство. Какой-то кусок осмотра понятой допрашивался как свидетель. В этой ситуации прокурор потребовал признать недопустимым доказательство, отпечатки пальцев Б по делу А. Защитник заявил противоположное ходатайство. Он сказал: "Мой подзащитный не виноват в том, что неправильно снимались отпечатки пальцев, что не было понятого. Наша версия состоит в эксцессе исполнения. Пришли они двое на кражу, что не признает, потом застали хозяйку, мой же подзащитный сбежал, но Б убил хозяйку. И его окровавленные отпечатки пальцев свидетельствуют в пользу моего клиента". В этой ситуации судья решил, что хотя отпечатки пальцев в данном случае получены с нарушением закона, ибо не было одного понятого, тем не менее, разрешить стороне защиты представить эти отпечатки пальцев. Когда обвинили Б, эти отпечатки пальцев были исключены из разбирательства по ходатайству стороны защиты. И когда прокурор стал говорить, что "как же, по делу А они же признаны". И судья сказал: "В процессе А признаны, а в процессе Б нет". Происходит рассуждение, связанное с ассиметрией, что доказательства, полученные с нарушением закона, в руках стороны защиты могут быть допущены в некоторых случаях, а в руках стороны обвинения - нет. Логика такая ассиметричная. Из этого, правда, следуют другие странные вещи. Но я не думаю, что нам надо останавливаться на этом. Одна из странных вещей состоит в том, что правило допустимости доказательств не является абсолютным, то есть сама по себе недопустимость не есть нарушение закона о получении доказательств. Всякое недопустимое доказательство может стать допустимым и наоборот. И связано это со степенью изощренности тех, кто представляет материалы.

Взяткодатели и взяткополучатели. Линия защиты взяткодателя, что у меня вымогали деньги, поэтому я был вынужден. На это прокурор говорит, что подсудимого не обвиняют в том, что он вымогал взятку. Следовательно, вопроса о вымогательстве быть не может. Судья же говорит, что вы должны, господа присяжные, рассмотреть и версию о вымогательстве. То есть он объясняет, что в случае, если они признают, что взяткополучатель вел себя таким-то образом, то они должны ответить "да". При этом, судья говорит, что когда вы решаете вопрос о взяткополучателе, вы должны сомнение по данному вопросу истолковать в его пользу. А когда вы решаете вопрос о взяткодателе, сомнение в данном вопросе вы должны истолковать в его пользу. Таким образом, в рамках одного вопросного листа получается, что в отношении взяткополучателя вымогательства не было просто потому, что его в этом не обвиняют. А в отношении взяткодателя вымогательство было, потому что при наличии сомнений, они истолкованы в пользу взяткодателя, и, следовательно, он подлежит освобождению от уголовной ответственности. Вот достаточно типично.

Таким образом, суд присяжных выступает как мероприятие, сделанное для юристов. Это не разгул улицы и стихии, а повод для юристов под предлогом того, чтобы не захламлять мозги непрофессионалов, заняться своими профессиональными вопросами и доказательства предоставлять присяжным в правовом виде. До этого такой проблемы не было. Все сваливали в кучу и рассматривали. А вот теперь надо разбирать такого рода ходатайства.

Теперь о том, что говорили судьи про суд присяжных и почему поддерживали суд присяжных. У судей было три позиции, чем он им нравился. Первая: судьи обычно говорили так: "Я шахтер. Я забываю доказательства. А прокурор сидит, молчит. Вот теперь пусть он поработает, а я помолчу" Продвинутые судьи говорили, что "наконец-то, я буду не свидетелей забывать, а решать правовые вопросы". Второе, что радовало судей, это то, что приговоры короткие. Это для судьи важно. И третье - безответственность за оправдательный приговор. Теперь если судья кого оправдает, он может говорить: "Это не я, это они, а они уже разошлись". И это тоже наглядно показывает состояние правосознания судейского: чего боятся судьи, почему они любят обвинительный уклон.

Достаточно известно в этом смысле дело Кравцевой. Кравцева зарезала своего сожителя. Он вернулся из тюрьмы, а Иваново - город невест, мужчина - большая редкость. Ну, она долго терпела то, что он над ней вытворял, а потом не выдержала и его зарезала. Поскольку она отправила на тот свет уже второго человека, а за первый случай она уже отсидела, то она предстала перед судом присяжных. И присяжные, решив, что, действительно, ее сожитель погиб от ножевого удара, действительно доказано, что ножевой удар нанесла она, на вопрос, виновна ли Кравцева, ответили: "нет, невиновна". Кравцеву с почетом освободили в зале суда. Прокурор по этому поводу написал в Верховный суд, что вердикт противоречив. Как же так? Доказано, что нанесла удар, желая лишить жизни, и невиновна. На это Верховный суд сказал, что вопросы о доказанности и виновности это разные вопросы. Точно так же как, скажем, правительствующий Сенат в 1903 году сказал то же самое по делу Соколова. И получилась юридически странная вещь, что деяние, которое подпадает под признаки преступления, может оказаться не преступлением в данном конкретном случае. Присяжные заняты не проведением в жизнь закона, а заняты судьбой конкретного человека. Вот те, кто хочет одеваться в готовые тюремные платья, могут идти в обычный суд, которые там надеются на чемодан с "зелеными", на хорошие связи или с судьей договориться. А вот те, кто хочет индивидуального вердикта, должны идти в суд присяжных, потому что суд присяжных будет разбираться с данным человеком, а не с его образом конвейерным, который в глазах судьи. При этом суд присяжных юридически, как я понимаю, исходит из двух странных посылок, то есть присяжные этого не понимают, но машинка так устроена. Посылки эти выглядят так. Никакого уголовно-правового отношения нет. Уголовно-правовое отношение это выдумка лиц, которые воображают, что реальный мир строится так, как записано в их схемах. На самом деле преступление - не есть деяние, запрещенное уголовным законом под страхом наказания. Это необходимый элемент, но недостаточный. Преступление - это этикетка, оценка. В зависимости от того, как вы представите себе то или иное деяние, оно окажется преступным или непреступным. В этом случае дело Ульмана и его товарища, по которому я в свое время писал заключение, достаточно показательно. Сторона обвинения не представила этого деяния как преступления, и в итоге получилось, что убили людей. Но это не преступление. Поэтому в суде присяжных в отличие от обычного суда, к сожалению, идет диалог по поводу того, какова правовая природа рассматриваемого деяния. Значит, это каждый раз надо доказать. Преступление - это не деяние, запрещенное уголовным законом. Преступление - это то, что удастся представить таковым. Преступление, преступник деяния приписывается, каковым бы деяние ни было. Значит, это первое генеральное допущение, на котором зиждется, как мне кажется, суд присяжных.

Для наших присяжных очень важно соображение справедливости всей процедуры. Изрядная доля людей была оправдана присяжными просто потому, что к ним применялись физические пытки. Суд присяжных, в отличие от обычного суда, вот мы говорим, что у суда обычного внутренние убеждения, у суда внешние убеждения. И это внешнее убеждение разделено Председателем суда или куратором из вышестоящей кассационной инстанции какими-то шкурными соображениями. А у присяжных кроме внутреннего убеждения есть еще предзнание, то есть присяжные приносят в суд некое представление о нормальном ходе вещей на этой территории. И даже если прямо нельзя говорить о пытках, то это не значит, что присяжные глупы и не понимают. Поэтому до того, как случилась эта история с Курочкиным, присяжные оправдывали массу народа только потому, что к ним применялись пытки. Присяжные нашего общества занимаются не только деянием, но и позицией правоохранительных органов. Также важно, что присяжные работают еще и с человеческим измерением. Для них преступность деяния испаряется, выдыхается немножко. Если присяжные знают, что человек отсидел два года, перед тем как его начали судить, то склонность к оправданию может оказаться достаточно большой. Таким образом, суд присяжных дает больше возможности

Да, масса оправдательных приговоров вынесена, потому что были пытки, и масса обвинительных приговоров отменена, потому что присяжным сообщили о пытках. Но я бы констатировал, что в данной ситуации речь идет о сознательном или бессознательном невежестве кассационной инстанции. Значит, судьи наши не отягощены правопониманием. И сплошь и рядом путают разные вещи. Более того, они склонны даже приписывать закону то, чего там нет. Вот, например, долгое время кассационная палата отменяла приговоры, где ставился один вопрос о виновности. Не три вопроса, а просто этот вопрос. Кассационная палата, отменяя такие приговоры, писала, что в законе говорится, что вопрос о виновности является соединением трех основных вопросов, а вы не соединили. Бедные судьи, у которых голова кругом шла, начали соединять, начали писать в вопросных листах, доказано ли что такой-то виновен. Тогда, значит, этот вопрос отменялся в Кассационной палате на том основании, что такого вопроса в законе нет. И Кассационная палата не могла продемонстрировать судьям, как в один вопрос впихнуть сразу три. Но приговоры отменяла. С точки зрения Верховного суда, вопрос события - есть вопрос юридический, а не вопрос права. То есть ВС подменяет вопрос о достоверности. С точки зрения ВС важно не то, что обсуждается, а как это будет использовано. Если вопрос о пытках может быть использован для признания доказательства недопустимым, то есть для вынесения правового решения, то этот вопрос, была ли пытка, относится к разряду действительных, потому что решается вопрос о допустимости доказательств. Но вопрос о допустимости в суде решается. На основании сведений о пытках может быть решен вопрос и о достоверности, а вопрос о достоверности - это типичный вопрос, который решает судья. Не решив этот вопрос, как он может принять доказательства. От присяжных утаивается важная информация о допустимости и достоверности. ВС рассуждает просто: если что-то можно использовать для правовых целей, то это что-то и может быть установлено только в суде. Это явные перебежки юридического мышления. Хорошо, допустим, так. То есть ВС по сути говорит, что вопрос о том, ударил ли Иванов Петрова по голове топором, здесь вопрос присяжным понятен. А вот милиционер Иванов обвиняемого Петрова ударил ли по почкам резиновой палкой, это вопрос уже права. Потому что резиновая палка - это не топор какой-то. А что делать в этой ситуации? Практика идет по какому пути? Присяжные удаляются, вызываются… следователи, спрашивают, их били или не били. Они говорят: "нет, не били". Ну и все. Другого выхода нет. Иногда прокурор получает поручение проверить. Естественно, проверка не заканчивается тем, что все хорошо, и проблема чем еще отягощается? Тем, что человек предстает перед судом спустя иногда полгода, год, полтора года после того, как все это произошло. Я полагаю, что в этом случае бессмысленно заставлять судью понимать вот это. Человека нельзя заставить понимать то, за что ему платят зарплату, чтобы он не понимал этого. Но можно сделать другое. Раз судья принимает это решение (о допустимости доказательства), он должен его принять в соответствии с правилами презумпции невиновности. В одном из своих приговоров (без присяжных) я написал, что у суда нет оснований больше доверять предполагаемым истязателям, чем возможным жертвам. И отсюда мораль, что когда судья выслушивает разного рода материалы без присяжных (следователей, дознавателей, опера, справки из травмпункта и т.д.), то по вопросу о том, следует ли привлекать оперов к уголовной ответственности, решение должно быть принято в их пользу. Потому что презумпция невиновности. А по вопросу о том, надо ли исключать доказательства, должно быть вынесено решение в пользу подсудимого. Вот, собственно, тот ход, который я вам рекомендую. Приговор, в котором я это написал, остался в силе. Считаю, может служить путеводной звездой для решения такого вопроса. Презумпция невиновности, как и в нашем случае со взяткодателями и взяткополучателями, действует в разных направлениях.

На Западе присяжные получают правовое напутствие и решают правовой вопрос, скажем, в США, они отвечают на вопрос, виновен ли в убийстве первой степени или второй. Это означает, что судья может говорить о себе, что я учитель права. В этом его власть, какие законы объяснять присяжным. Но то, что присяжные понимают законы, в этом проблема. Слухи о том, что присяжные по причине юридической безграмотности ничего не понимают, сильно преувеличены. Существуют исследования американских ученых, которые исследовали вердикты по 3 576 уголовным делам. Перед вердиктом присяжные уходили, они спрашивали мнение судьи, что бы он решил, если бы дело было бы без присяжных. Выяснилось, что солидарность составляет 75, 4 %. При этом, в 13, 4 % судьи и присяжные заседатели соглашались к оправданию и в 62 % случаев и судья, и присяжные высказывались за обвинение. По гражданским делам солидарность составляла 78 %. При этом ученые убедились, что связи между сложностью доказательств и расхождением во мнениях между присяжными и судьями нет. Проблема лежит вовсе не в сложности доказательств и в каком случае, как присяжные запоминают судейские напутствия. Выяснилось, что присяжные в хорошем смысле помнят 90% доказательств и воспроизводят 80% инструкций судейских правил. Получается, что проблемы правовой безграмотности, видимо, не существует. Связано это еще с тем, что коллегия большая. Там есть явные домохозяйки, не понимающие ничего, но есть люди, которые разъяснят. При этом у нас эта проблема осложняется тем обстоятельством, что не надо приходить к единодушному решению. Всегда можно перетянуть на свою сторону большинство и проголосовать правильно.

Проблема в чем, что присяжные не должны, как уверяет ВС, решать правовые вопросы. Вопрос о компетенции должностного лица - это правовой вопрос. Поэтому когда на рассмотрение присяжных, допустим, по делу Ульмана, поставили вопрос о том, эти господа действовали в пределах своих полномочий или вне их пределов такого-то начальника, то, видимо, нарушали инструкцию ВС. При этом, эти вопросы ставили дважды. Сперва ставился вопрос, виновен ли он в том, что нарушение полномочий и т.д. А второй вопрос - о позиции такого-то. И дальше, что он действовал в соответствии со своими полномочиями. Это те два вопроса, которые нарушают инструкцию ВС о постановке правовых вопросов. Скажем, по делам о шпионаже и о выдаче государственных секретов судьи присваивают себе право решать, является ли разглашенная информация государственной тайной. И не спрашивают об этом присяжных, хотя это один из элементов, в сущности говоря, …Так что надо понимать, имеем ли мы дело с правовым или неправовым вопросом. А главное, в какой интерпретации это выйдет в кассационной палате. Есть мнение, что эта интерпретация зависит от того, будет ли приговор оправдательным или обвинительным.

История о том, как некий судья занимал в прокуратуре подчиненное положение, а потом возглавил Апелляционный суд. И решения, которые принимал такой апелляционный судья, были признаны не соответствующими принципам справедливого правосудия. Это тоже можно взять на вооружение. Когда мы говорим о суде присяжных или о судьях, мы, видимо, должны говорить не вообще о судах присяжных, какой эффект они дают, или не вообще о судьях, какой эффект они дают, а о российских судьях и судах. Российские присяжные, с моей точки зрения, люди достаточно внушаемые. Это не мешает им быть добросовестными. Но они внушаемые. Связано это, похоже, с низкой самооценкой и с устойчивым авторитетом властей. Еще, по-видимому, у нашего присяжного развита любовь к несанкционированным контактам, когда присяжного отзывают в сторонку и чего-то ему внушают, ему кажется, что это проявление большого доверия. Отсюда один из способов так называемого оперативного сопровождения процесса - это закулисная беседа с присяжным. Я думаю, что это пройдет. Для западного присяжного в его психологии индивидуализма все по-другому. А вот у нас так. И это налагает свой отпечаток, в том числе и на дела, где обвиняют и должностных лиц. У меня есть данные о том, как такие дела рассматривались в царской России. Это тоже забавная вещь. Вот по поводу понимания законов, всего прочего.. Какой суд лучший: коронный или присяжный? Дела о религиозных преступлениях: доля обвинения в суде присяжных - 70 %, коронные судьи - 72 %. Дела против телесной неприкосновенности (избиения всякие, разбойные нападения): присяжный суд обвиняет 51 % случаев, коронный суд - 55 %. Одинаковая практика. Изнасилования и другие преступления женской чести: суд присяжных - 49 % обвинений, коронный суд - 46 %. Это данные за 70-е гг прошлого века. О кражах: суд присяжных - 60 % обвинения, коронный суд - 61 %. А вот что касается дел о преступлениях против порядка управления: суд из судей - 80 %, суд присяжных - 44 %. Явные расхождения. Дела о преступлениях служебных: суд коронный - 75 %, суд присяжных - 70 %. Совершенно явно по вопросу о государственной безопасности, государственном порядке, порядке управления позиции казенных судей и народных судей разные. Вот, видимо, нечто подобное, какие-то перекосы есть и у нас. Похоже на то, что у нас перекосы другие. У нас оправдывают людей, оправдывают тех, кто дерется с милиционерами, милиционеров, которые дерутся, взяточников оправдывают. В это есть, я думаю, некий ущерб наших присяжных. Не то, что бы ущерб, я бы сказал, а особенности миросозерцания. Если человек оправдывает, потому что все берут взятки, или, скажем, типичный оправдательный вердикт по преступлениям на транспорте. Ну, какой же это злодей? Ну, на тот рычажок надавил. 8 лет? Ничего подобного. То есть это то, что, по-видимому, еще Лужков описывал, наш мэр. У него есть небольшая книжечка, где он следом за Мерфи, придумал разные законы. Для него, для российского человека, один из законов работы с техникой является упование на "авось", то есть на самый благоприятный результат, в отличие от западного человека, который, прежде, чем давить на кнопку или рычаг, подумает, а не выйдет ли чего худого из этого. А у нас наоборот. Нажал и поехал.

Ну, теперь насчет судей, отсутствия оправдаемости и всего прочего. Во-первых, я бы сказал, что наши суды работают в условиях коллегий. Количество дел превышает человеческие возможности. И хотя на Западе дел больше, но там и работы меньше. Скажем, американский судья разбирает в год 600-700 уголовных дел плюс примерно 200 гражданских. Главным образом, это дела, которые лишены сделок. То есть для судьи работы очень мало. Он пришел, выслушал, что сделка заключена, сказал несколько слов в назидание осуждаемому и объявил приговор, который фиксируется в протоколе. Наш судья вынужден развертывать судебное разбирательство, вынужден писать длинные списки, приговоры огромные, и, соответственно, вынужден смонтировать процедуру, потому что если он будет ходатайства выслушивать, реализовывать их будет, то работать некогда будет. Первая проблема, достаточно серьезная, характеризующая нашу судебную систему, это конвейерная работа, как я понимаю и оценка по количеству оконченных дел. То есть судья должен выдавать как можно больше дел. Кто знает такие удивительные истории, когда судья рассмотрел 400 дел за 2 недели? Ушла ее коллега из суда и, соответственно, дела, которые она не успела рассмотреть ей перешли. Она должна была расхлебывать свои дела и еще ее. Понятное дело, что составляются липовые протоколы, а дела, главным образом, связаны с таможней. Дальше под копирку все дела описываются. Дальше судья позвонила начальникам таможенным и спросила, будут ли они являться на процессы или им наплевать. Они сказали, наплевать. Так она отписала 400 с лишним дел, и это вскрылось, когда она поссорилась со своим председателем суда, который ей уж все припомнил. Вот - конвейерная ситуация: много дел, много работы, много отписывания, поэтому разбираться некогда. Во-вторых, судья в наших условиях - это не личность, в отличие от судьи присяжного. Присяжный - личность, потому что может безнаказанно иметь свое суждение и высказывать его. Чем они рискуют? Ну, распустят коллегию, ну уйдут они домой и что? А вот для судьи важны отношения с Председателем суда. Если Председатель суда захочет с судьей расправиться, он это сделает. Был такой судья Верховного суда, который выпустил знатную статью, которая называется: "К вопросу о позитивной этике судьи". Эта статья о том, что судьи всех стран связаны некоторыми правилами. Эти правила позитивны, они описаны, и в какой мере судья должен им следовать. При этом Андрис, испанский префектум Верховного суда, вопросы о трансцендентальной этике не затрагивает. То есть он не занимается нравственным законом внутри нас. Вот если человек проявляет трансцендентальную этику - он личность, а если нет, то нет. И тут он дает типологию судей, которая мне очень нравится. Он делит всех судей на наполеоновских и правовых. И правовой судья - это судья, который утверждает право и работает как бы в личном качестве. Что касается наполеоновского судьи, то он описывает его следующим образом. Правосудие подчинено политической власти, судейский корпус связан с исполнительной властью через руководящую им политическую элиту, назначаемую властями и выступающую в качестве длинной руки Министерства юстиции. В этом смысле судейский корпус организован по вертикали, заимствованной у военных. И судьи находятся на карьерной службе. Здесь действует правило, в соответствии с которыми карьера начинается с низшего уровня, но существуют возможности продвижения по службе, произвольно определяемом высшим руководством. Эта иерархическая структура строго накладывается на процессуальную систему инстанций обжалования таким образом, что высшей ступени судейской иерархии соответствует высшая судебная инстанция. Высшее руководство является таковым и в том, и в другом отношениях. И это позволяет осуществлять двойной контроль, то есть идеологический и процессуальный. При этом легитимность судьи имеет чисто формальный характер. Она возникает при вступлении в должность и сохраняется на протяжении всей карьеры. Независимость формально является основополагающей целью. На самом же деле она выполняет, главным образом, пропагандистские функции и служит для маскировки действительной сущности этой модели, в которой обеспечение независимости невозможно. С внешней точки зрения судейского общества независимость невозможна потому, что судейский корпус занимает подчиненную позицию по отношению к исполнительной власти. С внутренней точки зрения потому, что судья находится под жестким контролем в силу существующей иерархической зависимости. Для поступления на службу кандидат проходит строгий отбор, изначально гарантирующий его политическое, культурное соответствие правящему классу и его готовность к подчинению. Юридическая культура судьи этой модели это культура догматического позитивизма, вот почему мы все время слышим, что закон превыше всего. Право рассматривается как кодекс, закон как всеобъемлющая завершенность с однозначным смыслом, который вложен в него законодателем и должен быть понят толкователем, равнодушно применяющим закон. В оценке доказательств является принцип осознанного решения по совести, понимаемой как сугубо личностный критерий, в значительной степени интуитивной и потому не подлежащей осмыслению и обоснованию. Одной из структурных составляющих, описанной в общих чертах системы, является этическая характеристика судьи. Судья выполняет свою работу с ложным сознанием своих служебных качеств и своей роли как официального должностного лица. Он придает большое значение своей независимости, которой, на самом деле, лишен. Он ставит себя вне политики, являясь политическим инструментом. Он считает, что непредвзято применяет закон, хотя это объективно невозможно. Отсюда его неспособность к критической самооценке и неприятие им критики со стороны. Вот история судьи К. Судья Кудешкина рассматривала некое дело. Тут, как она утверждает, ее вызвала на ковер Председатель Мосгорсуда Егорова, и научила ее, как это дело надо вести. При этом она консультировалась с заместителем Генерального прокурора по телефону. Вот, судья Кудешкина мужественно побежала к своим заседателям, рассказала им свою историю, те тоже схватились за сердце. Ну, в общем, процесс был развален. После этого судья Кудешкина стала баллотироваться в депутаты и рассказывать, что независимого суда нет.

Читать продолжение